Хозяин квартиры занялся камином, а Рене, зайдя
за спинку дивана, неожиданно схватил О. за волосы и, запрокинув ей голову,
впился в ее губы. Поцелуй был таким долгим и волнующим, что О. почувствовала,
как в ней начинает разгораться пламя страсти. Возлюбленный лишь на мгновение
оторвался от ее уст, чтобы сказать, что он безумно любит, и снова припал к
этому живительному источнику. Когда Рене, наконец, отпустил ее, и она открыла
глаза, их еще затуманенный страстью взгляд тотчас натолкнулся на прямой и
жесткий взгляд сэра Стивена. О. сразу стало ясно, что она нравится англичанину,
что он хочет ее, да и кто бы смог устоять перед притягательностью ее чуть
приоткрытого влажного рта, ее мягких слегка припухших губ, ее больших светлых
глаз, нежностью ее кожи и изяществом ее шеи выделяющейся на фоне черного
воротника будто от камзола мальчика-пажа из далекого средневековья. Но сэр
Стивен сдержался; он лишь тихонько провел пальцем по ее бровям и коснулся ее
губ. Потом он сел напротив нее в кресло и, подождав пока Рене тоже устроится
где-нибудь поблизости, начал говорить.
— Думаю, — сказал он, — что Рене никогда не
рассказывал вам о своей семье. Впрочем, возможно, вы знаете, что его мать
прежде чем выйти замуж за его отца уже была однажды замужем. Ее первым мужем
был англичанин, который тоже, в свою очередь, был не первый раз женат и даже
имел сына от первого брака. Этот сын — перед вами, и мать Рене на какое-то
время заменила мне мать. Потом она ушла от нас. И вот получается, что мы с
Рене, не имея никакого родства, приходимся тем не менее, родственниками друг
другу. Я знаю, что он любит вас. Об этом не нужно говорить, достаточно лишь
один раз увидеть, как он смотрит на вас. Мне также хорошо известно, что вы уже
однажды побывали в Руаси, и я полагаю, что вы туда еще вернетесь. Вы прекрасно
знаете, что то кольцо, что вы носите у себя на левой руке, дает мне право
использовать и распоряжаться вами соответственно своим желаниям, впрочем, это
право дается не только мне, но и всем, кто знает тайну кольца. Однако, в
подобных случаях, речь может идти лишь об очень коротком временном и не
влекущим за собой последствий обязательстве, нам же необходимо совсем другое,
куда более серьезное. Вы не ослышались, я, действительно, сказал «нам». Просто
Рене молчит, предпочитая, чтобы я говорил за нас обоих. Если уж мы братья, так
я старший; Рене младше меня на десять лет. Так уж повелось между нами, что все
принадлежащее мне принадлежит и ему, и соответственно наоборот. Отсюда вопрос:
согласны ли вы участвовать в этом? Я прошу вашего согласия и хочу, чтобы вы
сами сказали «да». Ибо, это будет для вас куда более серьезным обязательством,
чем просто покорность, а к этому вы уже давно готовы. Прежде чем ответить,
подумайте о том, что я буду для вас лишь другим воплощением вашего
возлюбленного и никем иным. У вас по-прежнему будет один хозяин. Более грозный
и строгий, чем мужчины в замке Руаси — это да, поскольку я буду находиться с
вами постоянно, изо дня в день. Кроме того у меня есть определенные привычки, и
я люблю, чтобы соблюдался ритуал.
Спокойный размеренный голос сэра Стивена
тревожной мелодией звучал для О. в абсолютной тишине комнаты. Не слышно было
даже потрескивания дров в камине. О. вдруг почувствовала себя бабочкой,
приколотой к спинке дивана длинной острой иглой слов и взглядов, пронзенной ею
насквозь и прижатой голым телом к теплому шелку сидения. Ей стало страшно и она
словно растворилась в этом страхе. О. многого могла не знать, но в том, что ее
будут мучить и мучить гораздо сильнее, чем в Руаси, дай она свое согласие, она
не сомневалась.
Мужчины стояли рядом и вопросительно смотрели
на нее. Рене курил. Дым от его сигареты поглощался специальной лампой с черным
колпаком, стоявшей неподалеку на столике. В комнате пахло ночной свежестью и
сухими дровами.
— Вы готовы дать ответ, или вы хоте ли бы еще
что-нибудь услышать от меня? — не выдержав, спросил сэр Стивен.
— Если ты согласна, — сказал Рене, — я сам
расскажу тебе о желаниях сэра Стивена.
— Требованиях, — поправил его англичанин.
О. прекрасно представляла, что дать согласие —
это далеко не самое трудное. Также прекрасно понимала и то, что мужчины даже
мысли такой не допускали — как, впрочем, и сама О. — что она может сказать
«нет».
Самым трудным было просто сказать что-нибудь,
произнести хотя бы одно слово. Она жадно облизала горящие губы; во рту
пересохло, в горле будто застрял комок. Руки покрылись холодной испариной. Если
бы только она могла закрыть глаза! Но нет… Две пары глаз не отпускали ее, и она
не могла и не хотела уходить от этих настойчивых взглядов. Чувствуя их на себе,
она словно вновь возвращалась в Руаси, в свою келью, к тому, что, как ей
казалось, она надолго или даже навсегда оставила там. Рене, после ее
возвращения из Руаси, всегда брал ее только лаской, и никто за все это время ни
разу не напомнил ей о кольце и не воспользовался предоставляемыми им
возможностями. Либо ей не встречались люди, знавшие секрет этого кольца, либо,
если такие и были, то по каким-либо причинам предпочитали молчать. О. подумала
о Жаклин. Но если Жаклин тоже была в Руаси, почему же она тогда в память об
этом не носила железное кольцо на пальце? И какую власть над О. давало Жаклин
знание этой тайны?
О. казалось, что она превратилась в камень.
Нужен был толчок извне — удар или приказ, чтобы вывести ее из этого оцепенения,
но толчка-то как раз и не было. Они не хотели от нее послушания или покорности;
им нужно было, чтобы она сама отдала себе приказ и признала себя добровольной
рабыней. Именно признания они добивались от нее. Ожидание затягивалось. Но вот
О. выпрямилась, собравшись с духом, расстегнула верхние пряжки жакета, словно
задыхаясь от охватившей ее решимости, и встала. Колени и руки ее мелко дрожали.
— Я твоя, — сказала она своему возлюбленному,
— и буду тем, чем ты захочешь.
— Не твоя, а ваша, — поправил он ее. — А
теперь повторяй за мной: я ваша, я буду тем, чем вы захотите.
Серые колючие глаза англичанина, не отрываясь,
смотрели на нее. Рене тоже не сводил с нее глаз, и она утопая в них, размеренно
повторяла за возлюбленным произносимые им слова, немного, правда, изменяя их.
Рене говорил:
— Ты признаешь за мной и сэром Стивеном право…
И она повторяла стараясь говорить как можно
четче:
— Я признаю за тобой и за сэром Стивеном право…
Право распоряжаться моим телом тогда и так, как вы сочтете нужным… Право бить
меня плетью как преступницу или рабыню… Право заковывать меня в цепи и не
обращать внимания на мои мольбы и протесты.
— Ну вот, — сказал Рене. — Кажется, я ничего
не забыл. Думаю, сэр Стивен должен быть удовлетворен.
