Примерно это же он говорил ей в Руаси. Но
тогда у нее не было другого выхода. Там, в замке, она жила словно во сне, хотя
и страшном. Сырые подвалы, пышные платья, пыточные столбы, люди в масках — все
это не имело ни малейшего отношения к ее обыденной жизни и к ней самой. Ее
тогдашнее состояние было, наверное, сравнимо с состоянием спящего человека:
спящий понимает, что сейчас ночь и он спит, и видит страшный сон, который рано
или поздно, но должен кончиться. С одной стороны спящий, хочет, чтобы это
произошло поскорее дабы прекратился навеваемый им кошмар, а с другой, хочет,
чтобы он продолжался, ибо ему не терпится узнать развязку. И вот она, развязка,
наступила, да еще и так неожиданно. О. меньше всего предполагала, что это
произойдет так и в такой форме. В предельно короткий промежуток времени она
оказалась брошенной из настоящего в прошлое и тут же возвращена обратно, но
настоящее уже неузнаваемо изменилось. До сих пор Рене никогда не бил ее и
единственное, что изменилось в их отношениях после ее пребывания в замке, так
это то, что он теперь, занимаясь с ней любовью, использовал не только ее лоно,
но и ее зад и рот. О., конечно, не могла знать этого наверняка, но ей почему-то
казалось, что ее возлюбленный там, в замке, никогда не участвовал в избиениях
ее плетьми. Возможно, это объяснялось тем, что удовольствие, получаемое им при
виде беззащитного, связанного, извивающегося под ударами хлыста или плетки тела,
было несравнимо сильнее, чем если бы он сам наносил эти удары. Похоже, что это
было именно так. Сейчас, когда ее возлюбленный, полулежа в глубоком кресле и
закинув ногу на ногу, с удивительным спокойствием в голосе говорил ей, что рад
ее согласию и с любовью в сердце отдает ее сэру Стивену, он тем самым как бы
выдавал себя и признавал за собой это качество.
— Когда сэр Стивен захочет провести с тобой
ночь, или час, или просто захочет побродить с тобой по Парижу или сходить в
ресторан, он будет предупреждать тебя об этом заранее по телефону и присылать
за тобой машину, — сказал Рене. — Иногда я сам буду приезжать за тобой. Решай.
Да или нет?
Но она не могла заставить себя произнести хоть
слово. Сказать «да» — это значит отказаться от самой себя, от своей воли и
желаний, однако она, готова была пойти на это. Она видела в глазах сэра Стивена
страстное желание обладать ею, и ее возбуждал его голодный взгляд. Она, может
быть, даже с большим нетерпением, чем он сам, ждала того момента, когда его
руки или губы прикоснутся к ней. И как скоро это произойдет зависело только от
нее. Но ее тело говорило «нет» — хлыст и плети сделали свое дело.
В комнате было очень тихо, и казалось, что
даже само время остановилось. Но вот желание пересилило страх в душе О., и она,
наконец, произнесла столь долгожданные слова. Нервное напряжение было так
велико, что мгновением позже О. почувствовала как огромная слабость охватывает
ее, и она медленно начинает сползать на пол.
Словно через ватную стену, она услышала голос
сэра Стивена, говоривший, что страх ей тоже очень к лицу. Но разговаривал он не
с ней, а с Рене. О. почему-то показалось, что сэр Стивен сдерживает в себе
желание подойти к ней, и она пожалела о его нерешительности. Она открыла глаза
и посмотрела на своего возлюбленного. О. вдруг с ужасом подумала, не увидел ли
Рене чего такого в ее взгляде, что он мог бы принять за измену. Желание
отдаться сэру Стивену О. не считала изменой, поскольку это желание зародилось в
ней с молчаливого согласия самого Рене или даже, скорее, по его приказу. И все
же она не была до конца уверена в том, что ее возлюбленный не сердится на нее.
Малейшего его жеста или знака было бы достаточно, чтобы она навсегда забыла о
существовании такого мужчины, как сэр Стивен. Но знака не последовало. Вместо
этого, Рене попросил ее (вот уже в третий раз) дать им ответ. О., помедлив
секунду, прошептала:
— Я согласна на все. Я ваша. Делайте со мной
все, что хотите. — Она опустила глаза и еле слышно добавила: — Я бы только
хотела знать, будут ли меня бить плетью?
Повисла долгая тишина, и О. успела многократно
раскаяться в том, что задала свой глупый вопрос. Наконец сэр Стивен ответил:
— Иногда.
Потом О. услышала, как чиркнула о коробок
спичка и звякнули стаканы, — видимо, кто-то из них наливал себе виски. Рене
молчал. Он не желал вступать в разговор.
— Я, конечно, могу согласиться и все что
угодно пообещать вам, но вытерпеть этого я не смогу.
— А это и не нужно. Вы можете кричать и
плакать, когда вам захочется. Мы не запрещаем вам этого, — снова раздался голос
англичанина.
— О, только не сейчас. Сжальтесь, — взмолилась
О., заметив, что сэр Стивен поднялся из своего кресла и направился к ней. —
Дайте мне еще немного времени.
Рене подошел к ней и обнял ее за плечи.
— Ну, — произнес он, — согласна?
— Да, — после небольшой паузы выдавила из себя
О. — Согласна.
Тогда Рене осторожно поднял ее и заставил
встать на колени у самого дивана. Она так и замерла, закрыв глаза и вытянув
руки. Грудь и голова покоились на обитом грубым шелком диване. Ей вспомнилась
старинная гравюра, которую она видела несколько лет назад. На ней была
изображена довольно молодая женщина, стоящая так же, как она сейчас, на коленях
перед большим креслом в какой-то богато обставленной комнате; в углу играли
ребенок и собака, юбки женщины были подняты, а стоявший рядом мужчина занес над
ней розги для удара. Костюмы людей свидетельствовали, что изображенное
происходит в шестнадцатом веке. Гравюра называлась «Наказание супруги». О. эта
сцена казалась тогда просто возмутительной.
Рене одной рукой держал О. за руки, а другой —
поднял ее юбки. Потом он погладил ее ягодицы и обратил особое внимание сэра
Стивена на покрытую легким пушком ложбинку между ее бедрами и два ждущих скупой
мужской ласки отверстия. Затем он велел ей побольше выпятить зад и раздвинуть
пошире колени. Она молча подчинилась.
Неожиданно все эти похвалы, расточаемые Рене
ее телу, оценивающие возгласы сэра Стивена, грубые непристойные выражения,
используемые ими, вызвали в О. такую неистовую волну стыда, что даже не
дававшее ей покоя желание отдаться англичанину внезапно пропало. Она вдруг
подумала о плети — боль, вот что было бы избавлением от этого; ей вдруг захотелось,
чтобы ее заставили кричать и плакать — это бы оправдало ее.
В это время рука сэра Стивена нашла вход в ее
лоно и грубо проникла туда. Большой палец этой же руки англичанин с силой
вдавил в ее анус. Он то отпускал, то вновь входил в нее, и так до тех пор, пока
она, обессиленная, не застонала под его лаской. Чувство стыда исчезло, и она
почувствовала презрение к себе за эти стоны.
— Я оставляю тебя сэру Стивену, — сказал Рене.
— Он вернет мне тебя, когда сочтет нужным.
