Сколько раз, там, в Руаси она вот так же
стояла на коленях, открытая всем и каждому? Но тогда браслеты на руках не
давали ей забыть, что она пленница и не в ее власти было изменить что-либо. И
это было счастьем для нее, ибо она всего лишь подчинялась грубой силе и никто
не спрашивал ее согласия на это. Сейчас же она должна была по собственной воле стоять
полуголой перед мужчиной и отдаваться ему. Данное ею обещание сильнее чем
браслеты и колье связывало ее. Но как бы ни было велико ее унижение или, даже
скорее именно благодаря ему, она вдруг почувствовала свою неповторимость и
ценность. Она ощущала себя волшебным даром для двух этих мужчин.
Рене собрался уходить и сэр Стивен пошел
проводить его до двери. В одиночестве и тишине, О. чувствовала себя еще более
голой, чем в их присутствии. Щекой она касалась шелковой обивки дивана,
коленями ощущала мягкий ворс толстого ковра, по ногам струилось шедшее от
камина тепло. Прежде чем выйти, сэр Стивен подбросил в огонь немного дров и они
теперь весело потрескивали. Висевшие над комодом старинные часы неторопливо
тикали, отмеряя время человеческим жизням. Слушая их тиканье, О. думала о том,
как, должно быть, странно и смешно выглядит она со стороны, стоящая на коленях
с поднятой юбкой, на фоне современной обстановки этой комнаты. Жалюзи на окнах
были опущены. Оттуда сквозь стекла в комнату доносились звуки ночного Парижа.
Что-то будет с ней дальше? Сэр Стивен задерживался. У О., с таким безразличием
переносившей все то, что вытворяли с ней мужчины в Руаси, сейчас перехватывало
дыхание при одной только мысли о том, что через минуту или через десять, но
англичанин вернется и прикоснется к ней своими руками.
Но ее потаенные надежды не оправдались. О.
услышала, как сэр Стивен вошел в комнату. Он какое-то время молча рассматривал
ее, повернувшись спиной к камину, а потом тихим ласковым голосом велел ей
подняться с колен и присесть на диван. Что она, удивленная, и сделала,
испытывая при этом определенную неловкость. Он очень галантно предложил ей
виски и сигарету, но она вежливо отказалась и от одного, и от другого. О.
увидела, что англичанин сейчас переоделся в домашний халат, серый, из грубой
шерсти; по цвету он подходил к его волосам. Она посмотрела на его руки. Сэр
Стивен поймал ее взгляд, и О. густо покраснела — вот эти длинные тонкие пальцы
с белыми коротко остриженными ногтями всего несколько минут назад так безжалостно
насиловали ее. Они сейчас будили в ней страх, но к этому страху примешивалось
страстное желание вновь почувствовать их в себе.
Однако, англичанин не спешил доставить ей это
удовольствие.
— Я хочу, чтобы вы разделись, — сказал он. —
Не вставайте. Снимите сначала жакет.
О. расстегнула большие золоченые пряжки и,
сняв жакет, положила его на край дивана, туда, где уже лежали ее шуба, перчатки
и сумочка.
— Поласкайте себе соски, — сказал сэр Стивен и
добавил: — В будущем вам следует использовать более темную краску.
Ощущая в голове какую-то странную пустоту, О.
несколько раз провела пальцами по кончикам грудей и, почувствовав, что они
набухли и отвердели, прикрыла их ладонями.
— Нет, нет, — строго сказал сэр Стивен.
Она убрала руки и откинулась на спинку дивана.
Большие с крупными торчащими в стороны сосками груди казались несколько
тяжеловатыми для ее довольно хрупкого телосложения. О. не понимала, чего же он
медлит, почему не подойдет и не прикоснется к этим распустившимся для него
цветкам. Она видела, как дрожат ее соски. Она чувствовала это при каждом вдохе.
Но вот сэр Стивен подошел к дивану и боком сел
на его валик. Он молчал и курил сигарету. Неожиданно немного горячего пепла
упало в ложбинку ее груди. О. не знала, специально ли он это сделал или нет. Ей
показалось, что он намеренно хочет оскорбить ее своим пренебрежением, своим
безразличием и своим молчанием. Но она же знала, что еще совсем недавно он
желал ее. И это желание не пропало — она видела как напряжен под халатом его
член. О. презирала себя за свое неуемное желание и презирала сэра Стивена за
его проклятое самообладание. Она хотела, чтобы он любил ее, хотела его
поцелуев, ласки. О, с какой бы нежностью она приняла бы его! Он может
издеваться над ней, может мучить ее, но оставаться безразличным он не имел
права.
В Руаси ей было абсолютно все равно, какие там
чувства испытывали те, кто обладал ею: их руки были руками ее возлюбленного, их
плоть — его плотью, их приказы — его приказами, он получал удовольствие в ее
унижениях, и она жила этим. Сейчас же все было иначе. Она отлично понимала, что
Рене, оставляя ее сэру Стивену, хотел разделить ее с ним не из просто
удовольствия отдавать ее другим, а ради каких-то высших соображений. Он хотел
разделить с сэром Стивеном то, что больше всего любил сейчас — ее. И поэтому
обнажил О. для англичанина. Всего полчаса назад, когда она, полуголая, стояла
рядом с Рене на коленях, он раздвинув ей бедра, рассказывал сэру Стивену о
растянутости ее заднего прохода и говорил, что он всегда помнит о пристрастиях
своего брата. Потом он добавил, что если сэр Стивен хочет, он охотно
предоставит ему это отверстие в единоличное пользование.
— Что ж, — сказал сэр Стивен, — замечательно,
— но тут же заметил: — Не смотря на все ваши старания, я все же могу причинить
ей боль.
— Она принадлежит вам, — ответил Рене. — И
будет счастлива угодить любым вашим желаниям. — Он наклонился и поцеловал ей
руку.
О. была потрясена услышанным: с такой
легкостью отказаться от части ее тела! Она не могла в это поверить. Выходило,
что возлюбленный дорожил сэром Стивеном больше чем ею. Теперь она понимала, что
не всегда слепо доверяла Рене, не верила в часто повторяемые им слова о том,
что он любит ее и получает огромное удовольствие от ее безоговорочного
подчинения ему. Еще одним признаком, указывающим на особое отношение ее
возлюбленного к сэру Стивену («Что-то близкое к почтительности», — подумала О.)
явилось для О. то, что Рене, который обычно испытывает острое наслаждение, видя
как ее насилуют чужие руки и плоть, который всегда с такой жадностью следил за
ее перекошенным от боли лицом, за ее кричащим или стонущим ртом, за ее полными
слез глазами, на сей раз, отдав ее сэру Стивену и убедившись, что тот счел ее
подходящей для себя, просто ушел.
Но это никак не могло сказаться на ее любви к
Рене. Сердечко О. заходилось от счастья при одной только мысли, что она что-то
значит для него, что она, униженная им, может доставлять ему удовольствие. Так,
должно быть, верующие превозносят Всевышнего, посылающего им страдания. Но в
сэре Стивене она угадывала железную волю, способную обуздать любое желание, и
перед этой волей она была бессильна. Иначе, откуда в ней этот страх? Плети и
цепи замка Руаси, казались ей менее ужасными, чем холодный, пронзающий ее насквозь
взгляд сэра Стивена.
