Шли дни, и О., принадлежащая теперь сэру
Стивену, стала вдруг со страхом замечать, что англичанин со временем
приобретает все большее и большее влияние на Рене. Правда, она вполне
допускала, что это ей только так кажется и что сейчас перед ней просто
раскрываются во всей полноте давно установившиеся между ними отношения. Еще она
довольно скоро заметила, что Рене стал оставаться у нее на ночь, только если
вечером ее вызывал к себе сэр Стивен. Англичанин редко оставлял ее у себя на
ночь и то только тогда, когда Рене уезжал из Парижа. Если же ее возлюбленному
случалось быть в такие вечера у сэра Стивена, он никогда не прикасался к ней,
разве что в те моменты, когда хозяин просил его поддержать ее. Он там почти не
разговаривал, постоянно курил, зажигая одну сигарету от другой, следил за
камином, изредка подбрасывая туда дрова, наливал сэру Стивену виски, сам же при
этом не пил. О., чувствуя на себе взгляд Рене, думала, что так, должно быть,
следит за своим питомцем дрессировщик, который вложил в него всю свою любовь и
умение и теперь не без оснований ожидает, что тот своим послушанием и
воспитанием принесет ему заслуженное признание. Главным для Рене было сделать
приятное сэру Стивену, и он, подобно телохранителю какого-нибудь наследного
принца, выбравшего для своего господина наложницу, внимательно следил за
выражением лица англичанина — доволен ли? Рене всячески старался выразить свою
признательность и благодарность сэру Стивену за то, что он не отказывается от
его подарка и соглашается использовать О. в свое удовольствие.
О. понимала, что разделив между собой ее тело,
они как бы заключили некий тайный союз, абсолютно чуждый ей, но от этого,
нисколько не менее реальный и могущественный. И все же ей казалось, что в их
желании сделать ее общей собственностью было что-то ирреальное. В Руаси ею
одновременно обладали и Рене, и другим мужчины, так почему же в присутствии
англичанина, возлюбленный отказывается не только заниматься с ней любовью, но
даже разговаривать? Она как-то спросила его об этом, впрочем, заранее уже зная
ответ.
— Из уважения к нему, — сказал Рене.
— Но я же принадлежу тебе, — выдохнула она.
— Прежде всего ты принадлежишь сэру Стивену, —
незамедлительно ответил ей возлюбленный.
И всем своим поведением он постоянно доказывал
ей это. Желание сэра Стивена, касающиеся ее, он ставил куда выше собственных,
не говоря уже о каких-то там просьбах самой О. Рене, например, мог пригласить
ее вечером поужинать в ресторане или пойти с нею в театр, но если за час до их
свидания ему звонил сэр Стивен и просил его привезти О., Рене послушно выполнял
его просьбу.
Всего лишь раз она просила возлюбленного
позвонить сэру Стивену и уговорить его перенести их встречу на следующий день —
ее тогда пригласили на вечеринку, и она очень хотела пойти туда с Рене.
Возлюбленный отказался.
— Дорогая моя, — сказал он ей, — разве ты еще
не поняла, что больше не принадлежишь мне и что твой хозяин уже не я, а сэр Стивен?
И мало того, что он отказал ей в просьбе, он
еще и сообщил об этом сэру Стивену, а потом, нисколько не смущенный
присутствием О. потребовал как следует наказать ее, чтобы впредь подобного не
повторилось.
— С удовольствием, — бесстрастно ответил
англичанин.
Этот разговор состоялся в соседней с салоном
маленькой комнате овальной формы. Пол покрывал красивый паркет, и единственное,
что стояло там из мебели был инкрустированный перламутром черный круглый столик.
На предательство О. ее возлюбленному потребовалось всего три минуты. Затем он
жестом попрощался с сэром Стивеном, улыбнулся ей и вышел. О. подошла к окну:
Рене так и не обернулся. Она услышала, как хлопнула дверца машины и заурчал
мотор — ее возлюбленный, бросив ее, торопливо уехал. О. поймала свое отражение
в маленьком вделанном прямо в стену зеркале и вздрогнула увидев свое бледное от
отчаянья и страха, белое, как бумага, лицо.
Проходя мимо посторонившегося перед ней сэра
Стивена в салон, она заметила, что он тоже сильно побледнел. На какое-то
мгновение, у нее в сознании мелькнула шальная мысль, что он любит ее, мелькнула
и тут же исчезла, под натиском безжалостных доводов рассудка. И все-таки ей
почему-то стало легче. Она покорно разделась по первому же знаку сэра Стивена.
Обычно он вызывал ее сюда два-три раза в
неделю и неторопливо наслаждался ею, иногда заставляя просто стоять перед ним
обнаженной по часу и больше. Все его действия и приказания повторялись из раз в
раз с удивительной точностью (ритуал строго и неукоснительно соблюдался), и она
хорошо знала, когда надо использовать уста, или когда следует встать на колени,
уткнувшись грудью в диван и приподняв ягодицы, чтобы он мог овладеть ею сзади
(этот проход уже настолько растянулся, что когда он вводил туда свой пенис, она
больше не чувствовала боли).
И вот сейчас, впервые за все это время,
несмотря на сковывающий ее страх, несмотря на охватившее ее отчаяние, вызванное
предательством Рене (а может быть именно благодаря и тому, и другому), она
оставила последнее сопротивление и полностью отдалась англичанину. И тогда,
впервые, увидев в глазах столь ценимую им покорность, сэр Стивен заговорил с
ней по-французски, называя ее при этом на «ты»:
— О., я собираюсь заткнуть тебе рот кляпом.
Боюсь, что иначе ты будешь очень сильно кричать, когда я буду пороть тебя
плетью, — сказал он. — Ты позволишь мне сделать это?
— Вы — мой хозяин, и я принадлежу вам…
x x x
Она стояла в центре комнаты. Руки ее были
сцеплены между собой такими же, как в Руаси, браслетами и прикреплены с помощью
цепочки к крюку на потолке, на котором раньше висела люстра. Груди ее слегка
приподнялись, словно потянувшись за поднятыми вверх руками. Сэр Стивен погладил
их, поцеловал соски, а потом поцеловал О. в губы — никогда прежде он этого не
делал. Вставленный кляп буквально затолкал ее язык куда-то в самое горло, и во
рту появился привкус мокрой тряпки. Сэр Стивен нежно взял О. за волосы,
запрокинул ей голову немного назад и прошептал:
— О., прости меня.
Потом он отпустил ее и, отступив на шаг в
сторону, ударил.
x x x
Рене пришел к О. уже после полуночи, когда
кончилась вечеринка, на которой они должны были присутствовать. О. лежала под
одеялом в своей длинной ночной рубашке, и ее била мелкая нервная дрожь.
