Под утро, в предшествующий рассвету час, в
келью вошел Пьер. Он прошел в ванную комнату, зажег свет и оставил дверь в нее
открытой. Прямоугольник света падал на середину кровати, точно в то место, где,
свернувшись калачиком, на левом боку, с головой забравшись под одеяло, лежала
О. Пьер подошел и сдернул с нее покров. Взгляду его предстал красивый нежный зад,
казавшийся на фоне черного меха еще более бледным. Вытащив из под головы О.
подушку, он вежливо произнес:
— Будьте любезны, поднимитесь, пожалуйста.
Хватаясь за цепь, она сначала встала на
колени, а потом, поддерживаемая Пьером под локти, поднялась на ноги. Черное
покрывало скрадывало падавший на него свет, и келья тонула в полумраке. Стоя
лицом к стене, она скорее догадалась, нежели увидела, что слуга возится с
цепью. Цепь резко дернулась, и О. почувствовала, как ее за шею потянуло вверх.
Вместо обычной кожаной плетки Пьер на этот раз принес с собой большой черный
хлыст. Пришло время и для этой игрушки. Он поставил правую ногу на кровать — О.
почувствовала, что матрац немного прогнулся — размахнулся и со всей силы ударил
хлыстом по спине своей жертвы. О. услышала шипящий свист, буквально пронзивший
тишину кельи, и мгновением позже, ощутила обжигающую боль, мгновенно
растекшуюся по всему телу. Она закричала.
Пьер продолжал экзекуцию, не обращая на вопли
О. никакого внимания. Он лишь старался, чтобы каждый новый удар ложился либо
выше, либо ниже предыдущих и оставлял тем самым свой неповторимый след на теле
этой красотки. Наконец, он опустил хлыст. О. продолжала кричать. Лицо ее
заливали слезы.
— А теперь, пожалуйста, повернитесь, — сказал
Пьер.
Она потеряв всякую способность воспринимать
что-либо, отказалась повиноваться, и ему пришлось силой развернуть ее, рукоятка
хлыста при этом слегка коснулась ее живота. Потом он отступил немного назад, и
снова начал избивать ее.
Пытка продолжалось не более пяти минут.
Закончив, Пьер почти сразу ушел, предварительно погасив свет и закрыв дверь в
ванную комнату, но О. еще долго стонала в темноте, прижавшись к гладкой
холодной стене и пытаясь хоть как-то заглушить адскую боль, жгущую ее тело. Но
вот стоны прекратились и она, обессилев, замерла.
О. стояла, повернувшись лицом к огромному, от
пола до самого потолка окну. Оно выходило на восток и было вровень с землей. За
окном раскинулся парк. О. видела как на горизонте, медленно, словно нехотя,
рождается заря, заволакивая белесой дымкой ночное небо, видела как постепенно
проявляется из темноты растущий у самого окна тополь-исполин и падают,
обреченно кружась, один за другим его большие желтые листья. Перед окном была
разбита клумба огромных сиреневых астр, за ней виднелась небольшая зеленая
лужайка и уходящая вглубь парка аллея. Уже совсем рассвело. О. потеряла всякое
представление о времени.
В конце аллеи появился садовник. Он не спеша
продвигался вперед, толкая перед собой небольшую тачку. О. слышала, как
скрипит, царапая гравий, ее железное колесо.
Подойдя к клумбе садовник начал выбирать из
нее тополиные листья. С того места, где он стоял сейчас, мужчина безусловно
должен был видеть ее, голую, прикованную цепью к стене, покрытую
многочисленными рубцами от ударов хлыста. Они налились кровью и казались почти
черными на красном фоне стен.
Где-то сейчас ее возлюбленный? Спит он или
бодрствует? А если спит, то у кого, с кем? Представлял ли он себе, на какие
мучения он обрекает ее? И что его заставило сделать это?
О. вспомнила старинные гравюры, виденные ею в
учебнике истории. Закованные в цепи люди, рабы или пленные, жестоко избиваемые
палками и плетьми. Многие из них не выдерживали подобных экзекуций, умирали.
Она умирать не хотела, но если принимаемые ею муки есть необходимая плата за
возможность быть любимой им, тогда она желала только одного: долгой мучительной
смерти. Чтобы он успел сполна насладится ее страданиями. Она ждала, покорная и
кроткая, чтобы ее снова отвели к нему.
Неожиданно открылась дверь и в келью вошел
человек, одетый в кожаную куртку и короткие, для верховой езды штаны. О.
показалось, что прежде она его не видела (тогда она еще подумала, что Пьер,
видимо, отдыхает от трудов праведных). Первым делом он расстегнул цепной замок,
и О. смогла наконец прилечь на кровать. Перед тем как расцепить браслеты, он
провел ей рукой между ног, точно как тот мужчина в библиотеке. Но лицо тогда
закрывала маска, может быть, это действительно был он. У мужчины было худое
обветренное лицо, жесткий взгляд, который можно встретить у пожилых гугенотов
на старинных портретах, седеющие волосы. Она довольно долго и с достоинствам
выдерживала его пристальный взгляд, и вдруг вспомнила, мгновенно похолодев, что
смотреть на хозяев-мужчин выше пояса — запрещено. Она быстро опустила глаза, но
было уже поздно. Она услышала, как он засмеялся и сказал, обращаясь к пришедшим
вместе с ним Андре и Жанне:
— После обеда напомните мне.
Освободив ей руки, мужчина вышел. Жанна
подкатила к кровати столик, на котором был накрыт завтрак: свежий хлеб,
рогалики, масло, сахар, кофе и сливки.
— Ешьте быстрее, — сказала Андре. — Сейчас
только девять, значит, еще часа три вы можете поспать. В полдень вас разбудит
звонок. Вы должны будете встать, принять ванну, расчесать волосы, а я приду и
помогу вам одеться и привести в порядок лицо.
— Вы будете прислуживать за столом в
библиотеке во время обедов и ужинов, — сказала Жанна, — поддерживать огонь в
камине, подавать кофе и ликеры.
— А вы… — начала было О.
— Нам поручено помогать вам только в первые
сутки вашего пребывания здесь. Дальше вы останетесь один на один с хозяевами.
Нам будет запрещено общаться друг с другом.
— Останьтесь, прошу вас, — взмолилась О., —
побудьте чуть-чуть со мной. Расскажите мне…
Договорить она не успела. На пороге комнаты
появился Рене. Правда, он был не один, следом вошел кто-то еще, но О. смотрела
только на него. Это действительно был ее возлюбленный, одетый так, словно он
только что выбрался из постели: на нем была милая ее сердцу старая полосатая
пижама и поверх голубой домашний халат из толстой овечьей шерсти. На ногах —
мягкие домашние туфли; они уже слегка поизносились и О. подумала, что нужно бы
купить новые.
Девушки почти тотчас исчезли, оставив за собой
лишь легкий шорох платьев. О. словно окаменела. С чашкой кофе в правой руке и с
рогаликом в левой, она неподвижно сидела на краешке кровати, свесив одну ногу
вниз, а вторую согнув и поджав под себя. Неожиданно рука у нее дрогнула,
рогалик выскользнул из пальцев и упал на ковер.
— Подними, — сказал Рене.
