Кое-как приведя себя в порядок, пленник попробовал вновь достучаться хотя бы до кого-нибудь. Бесполезно. Он побрел в дальнюю комнату, перекусил вчерашним холодным мясом и принялся ждать неизвестно чего. Наконец послышались шаги, и вошел кто-то неизвестный в монашеском балахоне, но не зеленом, а каком-то молочном.
Пришелец сообщил, что Варха перешла в руки какого-то ордена — названия Базилек не расслышал, но что ему, Базилеку, никто не причинит вреда и он может не беспокоиться за свою судьбу. Предвосхищая его вопрос о дочери, внуке и зяте, монах сказал, что те предпочли уехать вместе с эландским гарнизоном, поручив клирикам позаботиться об отце… Это на них походило, и Базилек немного успокоился. Ему оставили его дом, молчаливые люди в молочно-белом приносили ему еду и питье, прибирали комнаты, но ничего не говорили. Видимо, вступая в орден, они давали обет молчания. Дни шли за днями. Кончилась осень, затем зима… Бывшему императору казалось, что с той самой ночи небо над Вархой ни разу не было ясным. Бедняга потерял даже ту малость, которую ему оставили эландцы, — возможность говорить с людьми, смотреть на реку, выходить в поселок на переправе. Теперь Базилек отчаянно жалел, что чурался эландцев. Будь иначе, его бы спросили, не хочет ли он уехать, а так доверились Валле, а та предпочла избавиться от обузы.
Несколько раз приходил давешний монах, чьего лица Базилек так и не видел, он осведомлялся о здоровье императора. Это, похоже, его действительно заботило. Когда зимой то ли пленник, то ли гость начал кашлять, клирик зачастил, отпаивая больного какими-то снадобьями, а потом пустив в ход колдовство, после которого кашель как рукой сняло, а волосы императора совсем побелели. Затем Базилека вновь предоставили самому себе, и, наверное, это было самым страшным, что с ним могли сделать. Даже на его просьбы посетить крепостной храм и то отвечали молчаливым отказом. Император пробовал молиться и в доме, и в садике перед вечно плачущей каменной горкой. У него ничего не получалось, а серые небеса молчали.
Базилек был слабым человеком, всю жизнь он прятался за кого-то — за брата, отца, жену, зятя… Сейчас можно было спрятаться только за Триединого, но тот не отвечал, и бывший владыка Арции не выдержал.
Когда молчаливый прислужник принес ужин, то не сразу нашел того, кому он предназначался. Базилек умудрился открыть подвальный люк, приладить веревку к его кольцу и спрыгнуть вниз.
2
Армия южных гоблинов медленно, но уверенно двигалась вперед, и каждый день, проведенный с ней, становился для Романа пыткой. Эльф по своей натуре был одиночкой, привыкшим полагаться во всем на самого себя. Конечно, либеру и раньше приходилось иметь дело с самыми различными созданиями, случались у него и спутники, и соратники, но все это было ничто в сравнении со свалившимися на голову двадцатью с лишним тысячами гоблинов, к тому же не имеющих никакого представления ни о стратегии с тактикой, ни о воинской дисциплине. Горцы искренне хотели спасти мир от ройгианской скверны и помочь потомку Инты, они были отменными охотниками, опытными следопытами, бесстрашными вогоражами, пастухами, берущими «на нож» волка, но они не были армией. В своем большинстве южане были такими же одиночками, как и сам Роман, которому предстояло вести их в бой, и это пугало.
Эльф сохранял уверенный вид, но чувствовал себя неуютно. Хорошо хоть у Ночной Обители на него снизошло озарение, и он, подняв выроненную убитым Граанчем чупагу, вручил ее Рэнноку. Вошедший столь странным образом в должность Рэннок оказался неоценимым помощником.
Вдвоем они кое-как разбили добровольцев на сотни и десятки и попытались вдолбить им азы воинского искусства, в чем немалую помощь оказали четверо воинов изгнанного с позором северянина, жаждавших искупить заблуждения кровью. Их бывший предводитель, к слову сказать, по требованию Рэннока был тайно задержан и до поры до времени заперт под надежным присмотром, дабы ройгианцы раньше времени не прознали о постигшей их на юге незадаче. Зато другая великая мысль, придавшая южному ополчению сходство с армией, принадлежала лично Роману. Криза и Грэдда с помощью самого Рамиэрля сшили несколько знамен, украшенных изображением птиц с Седого поля, а из странной серебристой травы изготовили некое подобие атэвского бунчука.
Окрыленный успехом Роман придумал дать воинам опознавательные знаки в виде все тех же птиц. Теперь начальник над тысячей носил на груди семь серебристых силуэтов, сотник довольствовался пятью, десятник — тремя, а рядовой воин — одним. Гоблины несказанно возлюбили свои эмблемы, сразу же выделявшие их среди остающихся дома соплеменников.
Сборы не затянулись. Горцы привыкли надолго покидать родной очаг, все необходимое таская в заплечных мешках. Торопила и приближающаяся весна. Нужно было покинуть Корбут, пока холод еще скрепляет дороги, и постараться не очень отстать от выступивших раньше северян. Роман рассчитывал вести своих людей скрытно, при необходимости маскируя под армию, спешащую на соединение с Годоем. От Горды он намеревался послать весточку Рене и получить хоть какие-то указания. Ничего более умного ни либер, ни вогораж придумать не могли.
Начало кампании было удачным. Они шли быстро, передвигаясь все больше ночами. Сначала местность была пустынной, затем стали попадаться деревни и хутора, но их обитатели не имели ни малейшего желания связываться с марширующими гоблинами.
Горная армия молча шла навстречу весне. Днем уже начинало припекать, снег стал синим и тяжелым, а на красном кустарнике, в изобилии росшем в этих местах, проклюнулись пушистые серебристые и золотые сережки, которые особенно радовали Кризу. Спутница Романа и слушать не пожелала о том, чтобы остаться дома с матерью, без единого упрека собравшей в дорогу названого отца и сына. Правда, одиночество Грэдды делили Симон, страстно заинтересовавшийся корбутскими целебными травами, свихнувшаяся от пережитого ужаса Янка и младенец, уход за которым добросердечная орка взвалила на себя.
Роман не преминул сообщить Кризе, что судьба послала в их дом сына того самого красавца, чей облик так поразил девушку у Ночной Обители. Сообщил — и целый день ходил с неприятным осадком на душе, вспоминая, как Криза вспыхнула, а потом равнодушным тоном сказала, что надо бы разыскать отца и сказать ему о рождении сына и о том, где тот находится. Она была права, Уррик должен знать правду, но гоблинский офицер находился вне досягаемости, так что объяснение с ним, равно как и сердечные дела Кризы, ждали своего часа. Пока же девушка и ее брат взвалили на себя хлопотную и важную службу аюдантов и справлялись с ней очень даже неплохо.
Гоблины привыкли все свое носить с собой и лошадей не жаловали, а создавать обоз накануне весенней распутицы было бы глупо, не говоря о том, что отбирать у крестьян их кормильцев эльфу не хотелось, и потому единственными конями в отряде оставались Перла и Топаз. Орка успешно осваивала искусство верховой езды, а кобылица смирилась с Кризой с той же покорностью судьбе, с какой прежняя Герика смирялась с очередным женихом. Топаз по-прежнему подчинялся лишь своему хозяину, который, не желая быть еще более белой вороной среди своих новых соратников, упрямо шел пешком. Конь ему был нужен лишь для разведки, когда эльф отправлялся вперед, посмотреть, свободна ли дорога.
