Гоблины маршировали тысячами по пять в ряд. Чужие лица обитателям Гелани казались совершенно одинаковыми, отчего людям становилось жутко. Даже привыкшей к Уррику Илане сделалось не по себе. Она поискала глазами любовника и сразу же обнаружила его, застывшего за спиной Михая.
Уррик, как и прочие гоблинские офицеры, одевался подчеркнуто скромно. Все попытки регента разодеть свою личную охрану в столь любимые таянцами яркие доломаны натыкались на непоколебимое «нет». Единственной роскошью, которую себе позволили гоблины, были атэвские нагрудники и атэвские же кривые ятаганы, почти такие же по форме, как и те, что делали в горах, но гораздо лучшего качества. Не удалось Годою и посадить своих охранников на коней. Те наотрез отказались, заявив, что мужчины должны ходить пешком и что лошади нужны лишь слабосильным. Знающие люди не сомневались, что гоблинская пехота выдержит натиск любой кавалерии, и во многом именно благодаря презрению, которую горцы питали к оседлавшим лошадей.
Ланка устала смотреть на одинаковые головы в одинаковых кожаных шлемах, и ее мысли заскользили по проторенной дорожке. Чем глубже таянка осваивала науку любви, тем сильнее мечтала о седом эландце. Их ссора была ошибкой, на которую ее невольно толкнул господин Бо. Илана не сомневалась, что еще можно все исправить и судьба рано или поздно предоставит ей такую возможность. К сожалению, Уррик, которому она верила как самой себе, уходил вместе с Годоем. В этом не было никакого злого умысла — свободно говорящий по-арцийски офицер был нужен регенту для облегчения общения со своими соплеменниками. Уррик уходил, а она оставалась местоблюстительницей трона. Это не только радовало, но и тревожило. Дочь короля Марко надеялась, что справится и поймет, что значит быть не сестрой, не дочерью, не женой владыки, но владычицей, и вместе с тем ей было тревожно. Илана Годойя знала, что власть — это игра, в которой проигравшему достается яд или плаха, и все же была готова сыграть. Выигрыш сулил корону и любовь — вполне достаточно, чтобы рискнуть всем.
2
Лес, которым третий день шел Роман, постепенно и незаметно менялся. Наверное, окажись в его объятиях не понимающий любую дышащую тварь эльф, а человек или гоблин, он бы ничего не заметил, пока не стало бы поздно, но Рамиэрль легко улавливал обрывки простеньких мыслей здешних кошек-белок и отзвуки боли, жажды или страха, испытываемых вечно осенними деревьями. И те и другие беспокоились; впрочем, провожавшие барда с самой опушки рыжие веселые зверьки поступили в соответствии с великим кошачьим правилом — любопытство превыше всего, но пока это не слишком опасно. В один прекрасный момент эльф понял, что остался один. Непрошеные спутники потихоньку удрали, он успел только почувствовать их страх и неприязнь, словно кто-то силком намочил их лапы и пушистые хвосты чем-то гадким. Деревья тоже изменились, того мудрого покоя и снисходительной нежности к малым сим, которое излучал этот странный, заполнивший гигантскую низину лес, больше не было. Тревога приглушила краски, листва казалась бурой и некрасивой, потянуло болотной сыростью. Рамиэрль прикрыл глаза — хотелось развернуться и броситься назад, к солнцу, игривым зверушкам, вновь увидеть весеннюю зелень, услышать болтовню Кризы и забыть то, что он еще не увидел.
— Поздно мне возвращаться. — Произнесенная вслух, эта фраза сработала не хуже заклинания, и эльф решительно пошел вперед. Дорога не изменилась, но идти стало труднее: завороженные собственными страхами деревья перестали услужливо раздвигать ветви, открывая путь Светорожденному. Нет, в этой части леса тоже кипела жизнь, но какая-то ломаная, неправильная. Нэо увидел на глине отпечаток заячьей лапы, но размером этот заяц должен был быть с большую собаку. Либер не успел даже удивиться, как мимо него, отчаянно хлопая крыльями, пронеслось и вовсе нелепое создание, похожее на ящерицу с клювом. Затем путь преградил луг, заросший крупными цветами на белых жирных стеблях, источающими сильный сладкий аромат. Над цветами кружило неимоверное количество бледных бабочек, от совсем крошечных до великанш размером с хорошего нетопыря.
Луг тянулся в обе стороны насколько хватало глаз, впереди же, на самом горизонте маячила синеватая полоска, скорее всего, опушка. Рамиэрль знал, что ему туда, но отчего-то ужасно не хотел знакомиться с местной растительностью. Оттягивая сомнительное удовольствие, либер пошел вдоль кромки леса, выискивая место для отдыха и в глубине души надеясь, что цветочное кольцо где-то будет уже. Надежды не оправдались, зато он увидел, что через луг кто-то все же перешел. Цветы были смяты, словно по ним пробежало крупное животное или проехал всадник, и было это совсем недавно. Эльф проследил взглядом протоптанную тропу, но никого не увидел: его предшественник, кем бы он ни был, успел скрыться из глаз. Роман решил не искушать судьбу и пройти по следу. Отвращение, которое он испытал, наступив на первый истекающий соком стебель, по остроте почти сравнялось с болью, но либер справился с этим чувством и как мог быстро пошел вперед, давя поднимавшиеся на глазах цветы. Волны аромата отупляли, казалось, он угодил в спальню перезрелой красотки, вылившей на себя целый кувшин лучших атэвских благовоний. Хихикнув от поэтического сравнения и сбив рукой в перчатке особенно отвратительную бабочку, так и норовившую устроиться на рукаве, Роман прибавил шагу.
3
Армия подходила к Горде. Будь в ней только конница и гоблины, она бы уже стояла у Гремихи, но у Годоя была и обычная пехота, не говоря об обозе, везущем необходимую при передвижении армии снасть и фураж. Базилек требовал уважения к арцийской собственности, и регент выполнял выставленные условия. И вот теперь голова живой змеи поравнялась со Стражами. Гоблины с восторгом воззрились на помнящих Истинных Созидателей исполинов. Лица Всадников были обращены на восход, гигантские тени смешивались с тенями плывущих по небу облаков. Казались, гиганты оживают.
Уррик благоговейно созерцал Стражей Горды и не сразу заметил перемену в лице Годоя. Регент был бледен, как болотный туман, побелели даже обычно яркие губы. Руки тарскийского господаря судорожно сжимали поводья, глаза были устремлены на Всадников. Гоблин не успел ничего понять, а Годой уже дал шпоры коню и помчался вперед, словно за ним гнались светоносные твари.
Пеший, будь он трижды гоблином, не может состязаться со скачущим конем. За тарскийцем последовали лишь приближенные нобили, а Уррик недоуменно переглянулся с товарищами — такое поведение для вождя было в высшей степени неприличным. Зеленый епископ, неизменный и ненавистный спутник регента, тоже растерялся. Войско остановилось в ожидании хоть какого-то приказа. Люди и гоблины полушепотом переговаривались, и Уррик, как и все его соплеменники обладавший почти звериным слухом, услышал, как высокий тарскиец обронил:
— Неужто лицо увидал? Дурная примета!
— Он этих всадников завсегда боялся. Отворачивался, как проезжал, да нешто от судьбы отвернешься… — откликнулся другой, темноволосый, и достал фляжку. Отпил несколько глотков, собрался убрать, но передумал и передал собеседнику: — Это Горда решает, не мы…
— Хорошее пойло, — вынес вердикт первый, — только не стоит пить днем. Развезет…
— Но по чуть-чуть-то можно…
