Рене доводилось видеть городские бунты, и он знал, что остановить их сложнее, чем выиграть битву. Адмирал не сомневался, что достаточно небольшого толчка, и Гелань встанет на дыбы. Да, многие погибнут, но если позволить втянуть себя в изматывающую войну, жертв будет много больше. Да, придется кое-кого повесить, а самозваного кардинала отдать на милость толпы, но в данном случае это оправданно. Захватив столицу королевства, он сможет ее удерживать сколь угодно долго, даже если не удастся овладеть Высоким Замком. Он поднимет Фронтеру, перекроет горные дороги, отрезав Годоя от Тарски, найдет себе наместника и вернется к большой войне.
И еще была Ланка… Рене хорошо, слишком хорошо помнил гордую головку, отливающие медью кудри, грациозные небрежные жесты, звонкий смех… Как могло случиться, что дочь Марко примкнула к врагам, она, так остро ненавидевшая ложь и несправедливость, не скрывавшая своего отвращения к Годою? Жажда власти перевесила жажду любви? В этом сомневался даже Жан-Флорентин.
Рене едва не скрипнул зубами: честный с самим собой, он не мог не признать, что свадьба Ланки стала для него личным оскорблением, а ее письма лишь усилили чувство опустошенности и непонимания. Герцог не желал больше думать об этой женщине, но думал. Он не хотел ее видеть, а ехал к ней, допуская, что дочь Марко придется принуждать к разводу с Годоем, причем не только словами. А развод этот необходим, хотя решать, что говорить Илане, было, мягко говоря, преждевременно. Сначала нужно было поднять Гелань.
Тянущиеся по обе стороны символической границы влажные лиственные леса со множеством троп и тропинок были хорошим укрытием. Рене собирался пройти Чернолесьем до Червонного кряжа. Он неплохо знал те места, изобилующие косулями и кабанами, к тому же именно там лежали родовые владения Гардани. В старинном, но все еще неприступном замке можно было надежно укрыться и ждать возвращения разведчиков. Найдется там и немало добровольцев, готовых примкнуть к шести сотням «Серебряных», везущих в седельных сумках свои знаменитые доломаны.
Самозванец не ожидает такой наглости, не может ожидать. Герцог незаметно взглянул на едущего рядом Максимилиана. Клирик, надо отдать ему должное, почти сразу согласился с безумным предложением Арроя — пока Годой прибирает к рукам империю, а Феликс с Мальвани укрепляют Гверганду и разворачивают городские пушки в сторону Арции, захватить Гелань. Особенно кардинала привлекала возможность низвергнуть посягнувшего на его посох Тиверия. Святой отец знал, чего хочет от этой жизни, и готов был ради этого рисковать. Таких союзников Рене уважал. Он не сомневался, что красавец-кардинал втайне мечтает об архипастырском чине, вот пусть и добывает его здесь, на севере. Рене не стал бы полагаться на слово клирика, а изъявление дружеских чувств, не проверенных временем и морем, у него редко вызывало доверие, но когда помощь исходит от человека, чьи интересы неразрывно связаны с твоими, это достойно внимания.
Кардинал и герцог нравились друг другу, хоть подчас и говорили на разных языках. В одном же они сходились — Годой должен быть побежден, и как можно скорее. «Серебряные» тоже мечтали лишь об этом. Когда Гардани объяснил им задачу, хмурые физиономии расцвели улыбками, не сулящими тарскийцам ничего хорошего. Единственным, что слегка опечалило воинов, стала разлука с их капитаном, но тут уж ничего нельзя было поделать — Гардани был нужен на аденском рубеже, так как никто лучше него не знал Годоя. О главной причине, а именно о том, что Шани опасно возвращаться в Высокий Замок, Рене благоразумно умолчал.
2
Луи второй месяц вел своих людей к Лисьим горам. Лагское поле, поле позора Арции, осталось далеко позади, впереди была Арцийская Фронтера, а за ней — Гремиха, которую нужно еще как-то перейти. За время пути разношерстный отряд превратился в единое целое, словно бы из ниоткуда возникло несколько младших командиров, соорудили даже подобие штандарта. Люди твердо знали, куда и зачем идут. К тому же по дороге им удалось потрепать тыловые тарские части и даже захватить несколько пленных.
Годой чувствовал себя в Арции как дома, победители никак не ожидали нарваться у себя в тылу на сколько-нибудь боеспособный вражеский отряд, и Луи не смог удержаться от искушения. Первый раз они сцепились то ли с группой мародерствующих фуражиров, то ли просто с мародерами, грабившими небольшую деревеньку в четырех днях ходу от Лаги. Судя по всему, это был далеко не первый «подвиг» тарскийцев, так как недалеко в тенечке они оставили несколько фур, доверху заваленных всяческим припасом. Это и решило дело: у Луи было десятка два раненых, в том числе двое тяжелых, лошади еще с грехом пополам перебивались подножным кормом, а вот людям пищи явно не хватало.
Перебросившись парой слов со ставшим его правой рукой «Котом», которого звали Ноэль, принц решил рискнуть. Захватить обоз оказалось легче легкого, но сказав «утро», говори и «день». Отпускать мародеров было нельзя. Их и не отпустили.
Атака была мгновенной и слаженной; не прошло и четверти часа, как отряд Луи стал полноправным хозяином деревни, пары десятков трупов и дюжины пленных, оказавшихся весьма словоохотливыми. Как и следовало ожидать, это были свеженькие арцийские наемники. Совсем недавно такие же крестьяне, как и те, которых они нынче грабили. Вербовщики им обещали жалованье, красивую одежду и полную безнаказанность, так как лишь те, кто признал власть регента Арции Микаэла Годоя-Волинга, могут рассчитывать на его защиту. Местные же крестьяне в таких тонкостях не разбирались и если кому и верили, то старосте и клирику, которым так никто и не удосужился сообщить, что в Мунте нынче сидит не Базилек.
Пользуясь этим, новобранцы объявили сельчан изменниками и с чисто крестьянской основательностью принялись вычищать чужие подворья, причем наиболее хозяйственные намеревались отправить отобранное добро на свою не столь уж и далекую родину. Военное ремесло им явно нравилось, пока их триумфальный путь не пересекся с отрядом Луи. Принц не знал, злиться ему или смеяться, но решать нужно было быстро, и он решил. Разоружив горе-вояк и вернув захваченное в деревне законным владельцам, Луи посчитал остальные трофеи своей законной добычей. Труднее было решить, что делать с пленными. В конце концов Луи оставил на попечении старосты всех, кроме двоих вербовщиков и дылды с заячьей губой, ненароком прибившего до смерти старуху, грудью вставшую на защиту своих кур. Эти были прилюдно повешены, после чего Луи ушел, на всякий случай сказав, что повернет на Кантиску.
Их не преследовали. То ли обман удался, то ли лишенные вожаков и оружия горе-годоевцы разбежались по домам, а может, их прикончили крестьяне. Принц об этом не думал.
Набег на мародеров изрядно поправил их дела, а два дня спустя они подстерегли группу из десятка всадников. Не ушел никто, а Луи стал обладателем донесения олецького наместника. Впрочем, толку от письма не было никакого, так как хоть оно и было написано на языке, показавшемся Луи испорченным арцийским, смысл послания был темен и непонятен. Слова вроде бы складывались во фразы, но какое отношение имела к происходящему какая-то вновь опустевшая Чаша, ни Луи, ни Ноэль не понимали. Пленный гонец молчал, тупо глядя в землю, а ночью умудрился освободиться и попытался убить Луи, после чего его пришлось прикончить. Принц пожал плечами и повел своих дальше.
