Следовательно, Лаура все-таки на белом свете
имеется. А значит, была и Маша, та самая любовница Антонова, цыганка. Можно
было бы предположить, что организатор спектакля имел зуб против меня, вот и
впутал несчастную Лампу невесть во что, но если вспомнить быстрый шепот
профессора, то с какой неподдельной нежностью он обнял «внебрачного ребенка», а
также его слова об искуплении какой-то вины, и главное, коли сообразить, что
имя Лаура встречается в России довольно редко, то, согласитесь, пасьянс
выглядит совсем по-иному!
— Лампуша, — прозвучал слева знакомый голос, —
что ты тут делаешь?
Я невольно вздрогнула и вынырнула из пучины
мыслей. Оказывается, я застыла у ворот школы, а из них с сумкой в руках как раз
выходила Лиза.
— Ты меня ждешь? — слегка удивленно спросила
девочка.
— Домой иду, — совершенно честно ответила я.
— Без машины?
— Тут везде переулки с односторонним
движением, — пояснила я, — пришлось бы правила нарушать или полчаса по
окрестностям крутиться. Ни того, ни другого делать не хотелось, вот и понеслась
так, пешком быстрее доберешься.
— Ясно, — протянула Лизавета и шмыгнула носом.
Я насторожилась и внимательно посмотрела на
школьницу: нос красный, веки опухшие, вид унылый, на лице никаких примет
обычной улыбки.
— Ты плакала?
— Не-а, — неуверенно ответила Лиза. — Вот
идиот!
— Кто?
— Да Александр Григорьевич, наш директор, —
хныкающим голосом ответила Лизавета. — Просто урод!
— Что случилось? Объясни нормально!
Глаза девочки начали медленно наполняться
слезами.
— Помнишь, я тебе рассказывала, что он поручил
мне организацию рождественского праздника?
— Да, конечно. Мы написали красивое
объявление, а еще ты говорила о концерте, дискотеке, ужине. Что-нибудь не так?
— Всё! — зарыдала Лиза. — Меня с позором
отстранили! Сейчас был совет школы, и я докладывала о приготовлениях. Столько
работала, до копеечки еду просчитала, стоимость подарков и… и… Оказывается, я
разжигаю национальную рознь, призываю к уничтожению детей других
вероисповеданий… мне… я… он…
Донельзя расстроенная Лизавета начала
всхлипывать, а потом и вовсе расплакалась. Мне стало жарко.
— Кто сказал несусветную глупость про
разжигание национальной вражды? — спросила я.
— Александр Григорьевич, — прорыдала девочка.
— Ткнул в меня пальцем и как заорет: «В нашем учебном заведении не место
скинхедам, антисунитам и фашистам».
— Антисемитам, — машинально поправила я, —
людям, которые по непонятным мне причинам ненавидят евреев. Нормальному
человеку подобное в голову не придет. Антисемитизм — удел убогих и завистливых,
тех, кто, не сумев добиться успеха в жизни, решил хоть как-то выделиться из
толпы за счет своего неприятия людей других национальностей.
— Александр Григорьевич сказал, что таких, как
я, надо пороть розгами, — обморочно пробормотала Лизавета.
Вся кровь бросилась мне в голову. Сжав кулаки
и не обращая уже внимания на отчаянные вопли Лизы: «Лампа, стой!», я ринулась в
школу. В одну секунду взлетела по лестнице, рванула на себя дверь кабинета
директора и, ворвавшись в просторную комнату, заорала:
— Немедленно объясните, что у вас тут
происходит!
Директор поднял на нежданную гостью холодный
взор:
— Вы кто?
— Евлампия Андреевна Романова, тетя Елизаветы
Романовой, ученицы, которую вы собрались публично пороть розгами, — громко и
четко, словно диктор Игорь Кириллов, ведущий трансляцию парада с Красной
площади, ответила я.
Александр Григорьевич встал и, вытянув вперед
маленькие руки, воскликнул:
— Хорошо, что пришли! Боюсь, Лиза неправильно
поняла…
Пока школьный начальник пытался донести до
меня мысль о том, что у Лизаветы в ушах бананы, я молча разглядывала мужчину,
если, конечно, этим словом можно назвать существо ростом чуть выше кошки.
Больше всего Александр Григорьевич напоминал индюшонка. Крохотный птенец с
невероятной важностью выступает на толстых ножках, на жилистой шейке постоянно
крутится маленькая голова, потому что индюшонку важно знать, какое впечатление
он производит на окружающих. Чаще всего парни, принадлежащие к породе индюшат, рассказывают
направо и налево о своих амурных победах и своей огромной роли в истории нашего
государства. Иногда они вещают с экрана телевизора и выглядят при этом очень
смешно, нелепо пафосно, откровенно по-дурацки. А их речи о неисчислимом
количестве дам, упавших к крохотным лапкам индюшонка, вызывают у меня припадки
гомерического хохота.
По-моему, если мужчина безостановочно
повествует о постельных подвигах, он явно имеет огромные сексуальные проблемы,
скорей всего, подобный рассказчик глубокий импотент. Настоящий мужчина никогда
не распространяется о любовницах, во-первых, из естественного для рыцаря
благородства, а во-вторых, он просто не придает особого значения очередному
приключению. Сколько их у него было и сколько еще будет… Мачо уверен в себе! А
вот индюшонок весь состоит из комплексов, суетится и подпрыгивает на кривых
лапках.
Вот и Александр Григорьевич постоянно
надувался, рассказывал о своих невероятных связях в верхах, о том, что
директором школы он стал лишь потому, что его об этой услуге попросил лично
президент и все вокруг, включая детей, в курсе его амурных приключений. Наш
Александр Григорьевич, оказывается, просто Казанова: у него есть жена,
стокилограммовая тетя неопределенного возраста, и любовница, похожая на
законную супругу как две капли воды. Была бы я мужчиной, постеснялась бы
хвастаться наличием у себя двух престарелых нимф-бегемотиц, но Александр
Григорьевич не видит нелепости ситуации и громким шепотом способен вещать в
коридорах школы такой текст:
— Боже, как я устал! Бабы меня просто
измучили, на части рвут. Не могу бросить Леночку, она умрет от любви ко мне, но
и не способен разорвать отношения с Катенькой, иначе та выбросится из окна,
поняв, что лишилась меня. Полный тупик!
Эх, девоньки, примите мой совет: если вам на
жизненном пути попался индюшонок, плюньте ему на круглую лысину, тщательно
прикрытую сальными волосами. Ей-богу, лучше жить одной, чем с таким Александром
Григорьевичем. Но увы, многие наши бывшие советские, а ныне эмансипированные
российские бабы очень боятся остаться в одиночестве, поэтому живут по принципу:
«Пусть идиот, да свой». Вот и плодятся у нас индюшата — сами их лелеем, вместо
того чтобы взять за шкирку, тряхнуть как следует, поднести к зеркалу и сказать:
«Малыш, глянь на себя и успокойся! Ты,
недомерок с непомерными амбициями, или тихо живешь со мной, или вали прочь. Я,
красивая девушка, таких, как ты, в базарный день на пятачок пучок куплю».
