Я вздохнула. Ну не говорить же ему правду, что
я начальник оперативно-розыскного отдела тихо умирающего от отсутствия клиентов
частного детективного агентства «Шерлок». Принадлежит оно моей подруге Федоре,
и в нем мы обе начальницы, подчиненных у нас нет, зарплаты тоже, зато есть
лицензия и красивые красные кожаные «корочки», подтверждающие, что Евлампия
Романова может на абсолютно законных основаниях проводить расследования. Одна
беда, никто не собирается меня нанимать.
– Эй, Романова, ты скончалась? – загудел
Крюков. – Так что, есть у тебя работа, или как?
– Или как, – грустно ответила я.
– Отлично!
– Чего же тут хорошего?
– Есть изумительное место, как раз для
тебя, – зачастил Борька, – зарплата – супер!
– Спасибо, – перебила я его, –
только я сто лет за арфой не сидела, руки железными стали, меня из любого
оркестра мигом попрут.
– А кто говорит про струнные
инструменты? – изумился Крюков. – Значит, так, в девять жду тебя в
кофейне «Макс», успеешь?
Я глянула на часы.
– Должна.
– Не опаздывай, рохля, – завершил
разговор Борька.
Я быстро оделась, старательно накрасилась,
потом, поглядев на себя в зеркало, осталась недовольна, смыла косметику,
повторила процесс и вновь схватилась за молочко для снятия макияжа.
– Ты, Лампудель, не старайся, – хихикнул
опаздывающий в школу Кирюшка, – лучше все равно не станешь. Тебя красить,
как Мулю, полный бесполезняк! Ну прикинь, Мульяна с голубыми тенями и розовой
помадой.
Я уставилась на складчатую физиономию довольно
ухмыляющейся мопсихи и с тревогой поинтересовалась:
– Что, все так запущено? Надеюсь, морщин у
меня в три раза меньше.
– И нос другой, рожа не черная, и усы пока не
растут, – успокоил меня Кирюшка, – просто косметика тебе идет, как
корове бейсболка! Лучше выкинь мазилки или Лизке отдай. Та все равно такая
уродина, что хуже ей уже не стать!
– Кто уродина? – заорала услышавшая наш
разговор Лиза. – Ну погоди, гад!
Через секунду вспыхнула драка. Муля и Ада
принялись истошно лаять. Я аккуратно обошла мутузящих друг друга детей.
Наверное, Кирюшка прав, мне следует появиться перед Крюковым в натуральном
виде, в конце концов, я не собираюсь выходить за него замуж.
К кофейне я подрулила вовремя, вошла внутрь и
стала искать глазами Борьку. Никого похожего на кудрявого блондина Крюкова в
помещении не было. Я обозрела довольно большой зал еще раз. Посетителей тут
оказалось совсем немного. У окошка наслаждалась горой взбитых сливок весьма
полная девушка, а в противоположном углу сидел толстый, лысый мужик, похожий на
грустного кабана.
Я молча устроилась за столиком. Ну Борька!
Велел мне не опаздывать, а сам…
– Романова, – раздался знакомый голос.
Я вздрогнула и обернулась. Кабан, сверкая
идеально сделанными искусственными зубами, уставился на меня.
– Романова, ты чего там села?
Не веря своим глазам, я встала, подошла к
толстяку и воззрилась на него. Господи, это же Крюков! Но что с ним сталось?
Где кудрявые волосы, светлым облачком украшавшие его макушку? Да и сизого носа,
заплывших глаз, огромного живота и красного цвета лица у Борьки никогда не
было.
– Романова, – загудел Крюков, странно
дергая плечом, – сколько лет, сколько зим! А ты постарела, мать моя, вон
уж и морщины полезли. Сколько лет мы с тобой не виделись?
– Десять точно будет.
– Да, – элегически вздохнул
Борька, – повозила тебя жизнь по колдобинам, побила мордой об асфальт,
сразу видно, живешь плохо. Вот я с Алкой Козловой вчера встречался, так она
просто персик, совсем не изменилась, а ты…
Решив прервать поток «комплиментов», я быстро
спросила:
– Ты по-прежнему во Втором симфоническом
первой скрипкой сидишь?
– Не, – скривился Крюков, – я
ушел. – Чего так? Вроде хорошее место. С дирижером поругался?
У первых скрипок иногда сносит крышу. Тем, кто
не знает, поясню. Первая скрипка занимает в симфоническом коллективе особое
место. Если выстраивать всех работников оркестра по ранжиру, то возглавит
колонну, естественно, дирижер, за ним идет первая скрипка, а уж потом все
остальные со смычками, струнами, барабанами и тарелками. Только первой скрипке
на сцене после концерта руководитель пожимает руку. Лишь она может себе
позволить слегка поморщиться, заметив промах маэстро. Вернее,
перешептываться-то будут все, но сохраняя на лицах полнейшую невозмутимость, а
первая скрипка не постесняется открыто ухмыльнуться. И неизбежно наступает
момент, когда у скрипача возникает стойкая уверенность, что его недооценивают,
ломают, прогибают под пюпитр, а на самом-то деле дирижер тупой кретин, перед
каждым концертом читающий записку, где написано: «Струнные справа, ударные
слева», настоящий же гений один, это он, первая скрипка. Я не утверждаю, что
подобное случается всегда, но все же довольно часто.
Борька снова дернул плечом:
– Нет, Моцарт меня задолбал. Прикинь,
Романова, я ненавижу музыку, всякую!
Я кивнула. Понимаю, у людей, которых, не
спрашивая об их желании, приковали к инструменту в четыре года, иногда
открывается стойкая аллергия на слова «бемоль» и «бекар».
– Ты лучше скажи, – прищурился
Борька, – хочешь иметь зарплату в пятьсот баксов?
– Конечно! – воскликнула я. – Но кто
ж мне ее даст?
Крюков довольно засмеялся:
– Получишь без проблем.
– Где?
– На радиостанции «Бум».
– Где?!
– Есть такое радио, называется «Бум», им нужна
ведущая музыкальной программы, час в эфире, вечером, работать через день.
Я затрясла головой:
– Нет, я не сумею. Никогда не сидела у
микрофона, не имею специального образования.
