– Ну, бери пригорок, – велела
Лена, – так и быть, грей уши.
– Простите? – не поняла я.
Лена собрала лоб складками:
– Ну… Садись на этот, как его… Во, блин!
Санек, пригорок – это че, по-ихнему?
– Стул, – отозвался парень, оставшийся в
комнате, – по-ейному, пригорок – стулово, табуретово, креслово.
– Ладысь, – кивнула Лена, – царапай
маралово.
– Э… простите?
– Ну ты прям откуда приперлась? –
возмутилась Лена. – По-русски не понимаешь!
Между прочим, я отлично владею родным языком.
Просто мой русский и русский Лены отличаются друг от друга, как нож от сапога.
– Бери бумагу и записывай, – перевел
парень.
– Клевняк, – одобрила Лена, –
похреначили на базар. Сядешь у визжалова…
– Это что?
– Микрофон, – элегически сообщил парень.
– И прокрякаешь, – продолжала Лена.
Но тут в комнату влетел первый парень с
подносом:
– Гля, кексы, нам черняхи отсыпали.
– Молодца, Мотька, – одобрила Лена,
хватая стаканчик с кофе.
– Еще сосалово достала и кусалово
приволокла, – радостно возвестил Мотя.
Я разинула рот. Так это тоже женщина? Или нет?
Вообще говоря, это существо в джинсах мало похоже на девушку. Хотя длинные
волосы собраны в хвост. Но это ни о чем не говорит. Нога, похоже, сорок второго
размера, и никакого намека на вторичные половые признаки. Ладно, мне все равно,
кто это. Главное, освоить краткий курс лексики. Хотя я уже слегка начинаю
понимать ребят. Сосалово – это леденцы, а кусалово – булочка с изюмом.
– Хорош трендеть, – буркнула
Ленка, – мотай на гнездо.
Несмотря на ужасную одежду и внешнее хамство,
Лена оказалась приятной девушкой. Парень с серьгой и Мотя иногда помогали нам,
служили толмачами, например, мы запутались со словом «лососевый». Я не поняла
сочетание «лососевая щипалка» и спросила:
– Это что?
– Гитара.
– Как струнный инструмент может быть связан с
рыбой?
Лена вытаращила глаза:
– Чего?
Мотя мгновенно перевела:
– Ударялово и щипалово.
– А-а, – протянула Лена.
Я же через энное количество времени
сообразила: «лососевый» – это не сделанный из лосося, а красивый, качественный,
в общем, здоровский.
Наполненная до макушки новыми знаниями, я,
боясь расплескать их, выпала в холл и снова принялась зубрить непроизносимое
имя. Но к моменту начала передачи не преуспела.
За десять минут до эфира Тоня привела гостя, с
которым мне предстояло беседовать. Когда он предстал перед моими глазами, я
постаралась не выказать никакого удивления, но в глубине души была потрясена.
Дядечка с невыговариваемым именем оказался старичком лет восьмидесяти с виду.
– Садитесь, пожалуйста, – суетилась Тоня,
подталкивая живую мумию к дивану, – располагайтесь, попейте водички.
– Та, та, бормаку, – сказал дедуська и
схватил пластиковый стаканчик, – карманду!
Я почувствовала, как по моей спине на мягких
лапах пошел холод, и незаметно для живого ископаемого поманила Тоню пальцем.
Мы отошли в сторону.
– Чего тебе? – шепотом спросила она.
– Это кто?
– Твой гость.
– Сколько же ему лет?
– Фиг знает, похоже, все двести.
– И он играет в группе? На гитаре? Или бьет по
барабанам?
– Да не. Это же страница «Славные имена
прошлого»! Тебе разве не сказали?
– Нет, – заорала я, забыв о всяких
приличиях.
– Тише, – шикнула Тоня, – сейчас
объясню. Раз в полгода мы делаем передачу с теми, кто очень давно был
популярен. Понимаешь? История советской музыки.
– Зачем?
– У начальства спроси, – пожала плечами
Тоня, – задумка главного редактора, его ценнейшая идея. Только этих людей
все трудней отыскать. Иных уж нет, а те далече, приходится брать что есть.
Провальная затея, рейтинг сегодня будет нулевой, все уснут – и ты, и я, и
слушатели. Старичку, правда, хорошо, снова звездой себя ощутит.
– Так скажите редактору…
– Начальник, он и есть начальник, –
сморщилась Тоня, – в восторге от своей придумки колотится. Так что забирай
своего М… М… М…, в общем, тащи дедуську в студию, и семь футов тебе под килем.
Делать нечего. Я пошла к гостю и сказала:
– Пойдемте, передача начинается через
несколько минут.
– Бладим комас, – сказал старикашка и
вытянул вперед руку, – сакын брамс!
Я сообразила, что он не может сам встать с
низкого сиденья, и, ухватив «раритет» за шершавые ладони, рывком поставила его
на ноги.
– Шмаргадам, – кивнул дедуся и пошлепал в
студию.
Я в полном оцепенении почапала за ним, села у
микрофона, нацепила «уши» и, услыхав последние ноты заставки, бодро возвестила:
– Хай, кексы! Кто там скрючился, не тужи! В
эфире я и моя трепалка. А в гостях у нас сейчас совершенно лососевый шнурок.
Мадрабадан Шамбурбедович, здравствуйте!
Дедуся сидел у микрофона, разинув рот. Я
слегка толкнула его и повторила:
– Здрассти!
– Ты офигела? – ожил в «ушах» голос
Тони. – Ну ваще прям! Все имя переврала, он же М… М…, да погляди в бумагу!
Динозавра кличут Кургманленбиков! А ну, повтори!
– Динозавра кличут Кургманленбиков, –
машинально сообщила я.
– Ой, дура, – взвыла Тоня, – не в
эфир же!
Тут старичок встрепенулся и выдал в микрофон:
– Харберди махали хон метро, дзын колес бамба
чай.
Я уставилась на дедуську. Где-то я уже слышала
подобные речи.
– Колесман брамка штуп, – пробормотал
дедуся и начал усиленно размахивать руками, – крас, крас, крас, ай люли!
И тут меня осенило! Ну конечно же! Совсем
недавно, с огромным удовольствием в двухсотый раз я посмотрела по телику
комедию «Бриллиантовая рука», вот в этой ленте так разговаривали иностранцы,
запихивающие в гипс несчастному Семен Семеновичу Горбункову бриллианты:
– Цигель, цигель, ай люли!
– Бурменза лавренди, – вещал дедок.
