Он не знал, как долго продолжался путь, — время размылось в сознании, потеряло ориентиры. Все чаще накатывали провалы в памяти, окружающее воспринималось рваными кусками. В какой-то момент он понял, что его уже давно не несут, он лежит на мотодрезине, уставившись в стремительно бегущую тьму бетонного свода. Ровно рокочет двигатель, гудят колеса по рельсам, наматывая стальные километры, мелькают по бокам редкие лампы путевого освещения… Все дальнейшее скрыло беспамятство.
Глава 17
МОТИВАЦИИ ДЛЯ СОТРУДНИЧЕСТВА
— Мы заключим сделку, парень. Поверь, это в твоих интересах.
Голос Панкратова — словно черствый сухарь, ломающийся в крепких пальцах.
Щурясь от яркого света, Димка попытался осмотреться, но тут же плотно сомкнул веки снова. Так легче. Перед глазами все двоилось, контуры предметов расплывались. Он не знал, где находится и как здесь оказался. Понятно лишь, что помещение жилое и освещение электрическое. Какая-то населенная станция. Цивилизация. Темные коридоры и твари, обитающие в них, остались где-то позади, в другой жизни. Только кошмар не закончился — ведь он в руках людей, которые не уступают по безжалостности хищникам туннелей. И еще взгляд успел выхватить, что Панкратов сидит за столом напротив.
Это уже тенденция — при пробуждении оказываться на допросе. Димка покрутил головой, подвигал челюстью. С лицом что-то не так. Болезненно онемевшее, словно его только что изо всех сил лупили по скулам…
Ангел. Это у него такая паскудная манера — отвешивать пощечины. Видимо, так он его в чувство и приводил.
— Дай-ка ему попить. После «химии» всегда обезвоживание.
— Момент, Константин Анатольевич. Пей, пацан!
Точно, Ангел, его голос кастрата не спутаешь.
Димка приоткрыл веки. Глаза снова болезненно резануло светом, но пришлось терпеть, привыкать. Это, наверное, после «химии» такая повышенная чувствительность.
Ангел пододвинул к нему керамическую кружку, отставил пожелтевший от времени эмалированный чайник на другой край стола, рядом с какими-то пожухлыми бумагами, придавленными штык-ножом. Затем встал за спиной Димки, скрывшись из глаз, но наверняка страхуя каждое его неосторожное движение. В темной, когда-то лакированной поверхности столешницы, исцарапанной, истертой от времени, смутно отразилось измученное лицо — Димка не сразу узнал свое отражение. Словно постарел лет на десять. Жутковато. В душе — состояние опустошенности, как будто что-то важное в ней выгорело дотла. Никаких эмоций, никаких переживаний о собственной судьбе. Наплевать на все.
Димка взял кружку, попытался пить неторопливо, но дикая жажда заставила выхлебать содержимое почти залпом. Руки дрожали, край кружки выбивал дробь на зубах. Вода была теплой и почему-то мерзко отдавала хлоркой, но это лучше, чем ничего. В голове прояснилось, и взгляд снова упал на нож. Он заметил, что от Панкратова это тоже не укрылось, — тот скупо усмехнулся. «Играет на нервах, мразь! Даже если успею схватить нож — что дальше? Двое крепких мужчин против обессиленного калеки. Маловато шансов. Разве что ухитриться вскрыть капитану горло. Отомстить за Наташку и за тех людей в Убежище, которых он так безжалостно, цинично уничтожил. Тогда можно и умереть со спокойной совестью. Нет, не успеть. Поэтому руки и развязаны. Они все предусмотрели, и опасаться им нечего…»
— У меня есть два варианта, как поступить с тобой, — во взгляде особиста читалось омерзение, словно пленник перед ним был не человеком, а каким-то насекомым. — Отвечать не нужно, просто слушай. Бауманцы уже списали тебя со счетов, ты считаешься погибшим. Каданцев отбыл в свой Альянс, чтобы заменить Сотникова, — твой папаша, похоже, после всех волнений слег и на ладан дышит, ну да это не моя проблема. Кротова Каданцев, естественно, прихватил с собой. Поэтому ты находишься целиком в моей власти, и самое горячее желание у меня сейчас — поставить тебя к стенке вместе с твоей девкой. Ты для меня — нежелательный свидетель, потому что присутствовал при зачистке гнезда мутантов. Это значит, что наша лаборатория по моей инициативе недосчитается крупной партии материала для исследований, и многим это не понравится. Но твоя девка — мутант, и отпускать ее я не собираюсь. Она жива лишь по одной причине — ты можешь сделать для меня кое-какую работу, а жизнь дочурки Сотникова будет для тебя хорошим стимулом к сотрудничеству.
«Жива!» Димка внутренне встрепенулся. Наташа жива. Теплый огонек загорелся в сердце при одном имени, и состояние безразличия стало уходить из его души. Он надеялся, что внешне на нем это известие никак не отразилось, — незачем Панкратову знать, что он точно угадал больное место пленника. Впрочем, ведь он и так знает, раз ведет разговор подобным образом… Неважно. Главное, если не лжет — жива. А пока Наташа жива, ему и самому есть ради чего жить.
— Исходя из информации, полученной на допросе, твои дорогие санитары предпочли скромно умолчать о самой темной стороне своего ублюдочного мутагена, — скрипуче продолжал Панкратов, — но чтобы ты как можно лучше представлял последствия своего отказа, мне придется тебя просветить…
Было очень сложно вникать в то, о чем говорит капитан. Внимание рассеивалось, хотя пленник пытался сосредоточиться изо всех сил. Хмурился. Стискивал зубы, сжимал кулаки. На любое движение мышцы отзывались с опозданием, будто он по какому-то жуткому недоразумению попал в чужое тело и мозг не хотел его принимать. Он даже покосился на правую руку, чтобы убедиться в нехватке двух пальцев. Но рука была по-прежнему уродлива. Все еще дико хотелось пить, а вторую кружку Ангел не предложил.
— …Твою мать! — словно из забытья прорвался голос Панкратова. — Ангел, приведи его в чувство.
— Не надо. — Димка дернулся. — Я слушаю.
Тяжелая пощечина едва не сбила его со стула. В ушах зазвенело.
— Полегче, Ангел. Я тебе что говорил, Дмитрий Михайлович? Ни слова. Только слушать. Еще раз вякнешь — пеняй на себя. Понял? Тогда кивни.
Димка подчинился, чувствуя, как в душе разгорается злость, очистительной волной смывая безразличие и усталость. Эти двое настолько уверены, что владеют ситуацией? Напрасно. Если выяснится, что терять ему нечего, то… нож все еще на столе. Только руку протянуть. Придется сделать это очень, очень быстро. Он помнил свой страх, когда в первый раз познакомился с Панкратовым в «исповедальне» на Курской. Помнил, как тот грозил расправой с Федором, если Димка не ответит на его вопрос точно, и помнил, как едва не потерял сознание от нервного напряжения. А сейчас никакого страха не было. Перегорел. Наверное, у каждого человека есть некий порог, за которым перестаешь бояться.
— Продолжим. Оборотня с Курской хорошо помнишь?
Медленный кивок.
— Твоя реакция спасла тебя и твоего спутника, но главного об оборотне ты не знаешь. Обычно зараженные «быстрянкой» довольно быстро перегорают сами по себе, не успев добраться до значительных внешних изменений, — их убивает внутреннее истощение. Нашим медикам из лаборатории удалось поддержать жизнедеятельность нескольких… особей, чтобы добиться такого результата. Лучше всего получалось с десяти-пятнадцатилетними. У тех, кто постарше, организм уже истощен возрастом и лишениями, запас жизненных сил у них невелик. Реалии метро, понимаешь ли. А детишки еще полны энергии и протягивают дольше. Слушаешь? Слушай, слушай. Я против того, чтобы продолжать эксперименты на Таганке и плодить всю эту заразу. Давно против, и лучшее лекарство для любого, кто заподозрен в заражении, — пуля в башку. Совету Ганзы известно мое мнение на этот счет. Но у них свои далеко идущие и весьма опасные планы, и мое мнение их мало волнует. Поэтому, когда возможно, я поступаю так, как считаю нужным. Как, например, в том Убежище. Делаю необходимую зачистку и не сообщаю о ней руководству. Как говорится, о чем не знаешь, о том голова не болит. Но для твоей девчонки я сделаю исключение. Попрошу провести на ней тот же эксперимент, который сама природа провела над выродком с Семеновской. А потом, когда на твоих глазах у нее закончится ломка, я посажу тебя к ней в клетку и посмотрю, насколько сильные чувства у тебя к ней останутся. Ты ведь этого не хочешь? Верно?
