А Махина всё бежит и бежит по Проклятому домену, и ничего в нём проклятого нет, разве что вместо людей елсы с козлами вперемешку обитают, и те, и другие – непуганые. Да такие, заразы, непуганые, что без жратвы всех оставили, дуболомы рогатые…
Скалец украдкой косится на ватамана, ухватывает момент, когда тот отводит от него сумрачный взгляд, и тихонько поправляет упрямо выскальзывающий из-под полы шмат сала, тот самый, с которым проснулся под щекой вместо подушки, да потом и заныкал, обнаружив, что более ничего не осталось. Делиться ему не хочется. Ведь не заснул бы на нём, так и того не осталось бы…
В этот момент Махина явно начинает замедлять ход.
Ватаман сразу вскакивает и начинает орать как оглашённый:
– Заспались, замечтались засранцы, кровь из носу! Не видите, что ли, остановка близится! А ну поднимайтесь! – Бешеный взгляд Хитруна снова падает на Скальца, и усы ватамана немедленно встают дыбом. – А тебя что, худоба, мои слова не касаются?! Нечего тут брюхатым бревном валяться да невинность из себя строить…
Ватаман запинается. Притихает. Озадаченно чешет могучей дланью в затылке, так что хруст стоит, как при ломке хвороста. Повскакавшие бандюки насторожённо смотрят на него, пытаясь понять, что он там опять придумал, и потихоньку разминают затёкшие от долгого сидения, застывшие на пронизывающем ветру косточки.
– Бревно, – задумчиво бормочет Хитрун, опустив глаза долу. – А ведь может получиться… Это что ж выходит, опять этот доходяга мне идею подсказал?
Скалец ловит на себе ревнивые взгляды бандюков и мысленно злорадствует. Не всё ж им в любимчиках ходить, разогни коромысло, пора и очередь уступить.
Наконец Хитрун поднимает взгляд и пальцем манит Ухмыла к себе. Ухмыл, на всякий случай криво ухмыляясь, подходит не спеша.
– А ну, сымай саблю, щучий сын. Сымай, сымай, кровь из носу, не тяни время.
Приказ ватамана буквально вгоняет Ухмыла в столбняк. Недоумённо, встревоженно переглядываются и остальные бандюки.
– За что, батько, такая немилость?!
– Да при чём тут немилость, обалдуй. – Ватаман снисходительно усмехается, довольный испугом ватажника (боится – значит, уважает), и ободряюще треплет того по плечу. От сей ласки Ухмыл, напряжённо улыбаясь, оседает чуть ниже, так как рука у Хитруна тяжела дюже, но держится. – Буяну пока отдай, она ему сейчас больше понадобится. А для тебя у меня другое задание. Как раз по тебе и будет, кровь из носу, никто другой не справится. Та придумка с костерком под Махиной была хороша, да кто ж знал-то про пенку ихнюю… Так вот, беги что есть сил к Махине, привлеки внимание наших вражин, говори и делай что хочешь, хоть на ушах пляши, хоть задницу голую показывай, но чтобы Махина на месте оставалась, понял? А мы тем временем дело сделаем…
– А что ж ты задумал, батько? – вопрошает заинтригованный Ухмыл, чувствуя, что имеет такое право – знать. Больно уж трудную задачу подкинул ему ватаман.
Ватаман хищно щерится, снова топорщит громадные усы, сверкает глазами, аж жуть бандюков пробирает, – и вдруг, донельзя довольный собой, громко ржёт:
– Неужто не поняли ещё, кровь из носу? Да дерево срубить я задумал! С таким елдаком, ежели умно в колёса вставить, Махина больше никуда не денется! Чего нам и надобно!
Глава девятнадцатая,
где в споре истина так и не родилась
Чем ниже стоишь – тем больнее бьют.
Апофегмы
– Ощупал я себя растерянно, ещё не веря, что цел остался, – рассказывал окружившим его на лежаке слушателям Безумный Проповедник, вращая слегка выкаченными от нешуточной сосредоточенности глазами и оглаживая лопатообразной ладонью седую бороду, – даже за нос пребольно ущипнул – да нет, и в самом деле цел! Только рано, скатертью дорога, радовался…
– Эй, путешественники, усы узлом! Поговорить бы надо!
Головы всех присутствующих, качнувшись, как поплавки на поклёвке, повернулись на неприятно знакомый матюгальник. Так и есть – напротив оконца махинерии, снаружи, на перроне, стоял не кто иной, как Ухмыл. Бритый череп, весело бликующий зерцальными зайчиками, вислые рыжие усищи, кончиками упирающиеся в широкие плечи, насмешливая рожа, настежь распахнутый на груди серый армяк, демонстрирующий давно не стиранную грязно-белую рубаху, чёрные, пузырящиеся на коленях штанцы – всё в полном комплекте.
– Ни фига себе, – беспечно хмыкнул Воха, вольготно развалившийся на лежаке и чувствовавший себя за железными стенами махинерии в полной безопасности от вражеских происков. – Не бандюки прямо, а детская неожиданность. Никак не отстанут, елсы полосатые!
– Вот незадача, – пробормотал Проповедник, – я и не заметил, скатертью дорога, как мы сызнова остановились.
– И я тоже, – кивнул Воха Василиск. – Интересный ты рассказчик, дедуля, обертон те по ушам.
– Главное – не занимательность, главное – знания. – Минута наставительно подняла указательный палец, демонстрирую полное самообладание появившейся вражине – типа, видала я таких пачками и пачкала неоднократно, так что и смотреть не на что. Но где-то в глубине глаз всё же мелькнул тревожный блеск.
Приметив это, Благуша решительно поднялся и шагнул к оконцу поближе, словно желая загородить любимую своей широкой грудью.
– Чего желаешь, бандюковская рожа?
– Вот так сразу и бандюковская, – ничуть не смутился Ухмыл, который этого и не умел. – Я тут, понимаешь ли, мирные переговоры наладить пытаюсь, а меня словно мордой об стол. Эх, люди… Вот, смотри, у меня и сабли нет, – бандюк похлопал ладонью по пустым ножнам. – Говорю же – мирный я!
– Ага, а рядом где-нибудь ещё один обалдуй с двумя саблями стоит, оторви и выбрось, – презрительно бросил Благуша. – Не о чем нам с тобой разговаривать, бандюк, проваливай!
Тут Воха тоже поднялся и небрежно-ленивой походкой приблизился к оконцу.
– Погоди, торгаш, давай послушаем, мы ж никуда не торопимся. Вдруг что забавное скажет. Слышал же – мирные переговоры предлагает, и это бандюк-то! Явно неспроста, видать почему-то приспичило! Может, ещё пенкой угоститься захотел, как на прошлой остановке? Тем более что ему-то и не досталось, ежели не ошибаюсь?
– Трещи, трещи, сорока, пока крылышки носят, – туманно, но многозначительно ответствовал бандюк, продолжая ухмыляться.
– Пусть говорит, Благуша, – вдруг поддержала Boxy Минута. Слав почувствовал, как её ладони мягко легли ему сзади на плечи, а тёплое дыхание коснулось уха.
– Ну хорошо, оторви и выбрось, – продолжая сохранять строгий и неприступный вид, разрешил слав, внутренне млея от прикосновения послушницы Храма Света, столь желанной для него в любое время дня и ночи. – У тебя ровно двадцать секунд, рожа, чтобы нас заинтересовать. А не сможешь – Махина поедет дальше.
– Вот это другое дело! – ещё шире осклабился Ухмыл, демонстрируя небывалую радость. – Спасибо, девица. Расцеловал бы, ежели б мог, да стены мешают…
