– Ну, ты даёшь, торгаш, – шумно выдохнул Воха Василиск, уставившись на него округлившимися от восхищения глазами. – Чешешь как по писаному!
– Да по писаному и чешу, – улыбнулся Благуша. Достав из кармана армяка томик апофегм, он показал его Вохе. Скрывать ему было нечего.
– Что, все премудрости прямо отсюда и взяты? А ну дай-ка глянуть…
– Благуша, может, дальше поедем, пока бандюки снова что не придумали? – напомнила Минута.
– Угу, вже долгонько стоим, скатертью дорога, – поддержал её Проповедник.
Кивнув, торгаш подошёл к приборной доске и уже вполне привычно нажал требуемые кнопки.
– Благуша, а нельзя ли эти остановки вовсе прекратить? – спросила послушница Храма Света, внимательно глядя на его уверенные действия, – Не вечно же нам удача будет сопутствовать.
– Хорошо бы, – отозвался слав с сожалением, – но не знаю, Минута, не знаю, любимая, как это сделать.
Невдомёк было Благуше, что в задумчивости своей слово он заветное произнёс, да Минута услышала, услышала – и сердечко взволнованно застучало. Первый раз такое слово вылетело из уст Благуши – не для кого-нибудь, для неё! Любимая… Приметив, как Воха с Проповедником обменялись понимающими улыбками, она смущённо зарделась.
Благуша, ничего не замечая вокруг, всё смотрел и смотрел на приборную доску со всеми её причиндалами как бы в ожидании некоего озарения и размышлял. Пришлось и Минуте сделать вид, что ничего особенного не случилось.
– Но Махиной же ты можешь управлять, – напомнила девица, – вон бандюков как пеной-то угостил, любо-дорого было посмотреть…
Слав снова вздохнул, да так тяжко, что присутствующим стало неловко, и поднял на неё затуманенные думой глаза:
– Веришь аль нет, оторви и выбрось, а до сих пор не знаю, как вышло.
– Верю, – тихо ответила девица. Хотела добавить «любимый», но не смогла. Не повернулся язык. Может, позже получится… И решила больше не мучить слава вопросами.
Спустя совсем малое время Махина уже споро набирала ход, а путешественники, предварительно пропустив по чарочке сивухи для успокоения нервов, снова расселись на лежаке, чтобы дед мог закончить свой рассказ, прерванный на весьма интригующем месте.
И, пожалуй, лишь для Вохи приключения Проповедника теперь частично потеряли свою занимательность – бард, словно дорвавшаяся до сладкого муха, живо листал странички Благушиной книжицы, похохатывая в особенно забавных местах.
Но у Проповедника хватало слушателей и без него.
Глава двадцатая,
в которой для удобства читателя рассказ Безумного Проповедника приведён полностью
В жизни можно рассчитывать только на самого себя.
Да и то не всегда.
Апофегмы
С энтой выпивкой вечно одна и та же подлость: никогда не ведаешь, что выпил лишнюю чарку до тех пор, пока не выпьешь её. Так и у меня – никак не могу вовремя остановиться, скатертью дорога. В общем, проснулся я в то утро после жуткого, прямо-таки зубодробительного похмелья… продрал очи, поднял башку, глянул окрест – и ничего не понял из того, что узрел.
Валяюсь, значит, на каком-то крошечном огородике, опоясанном высоким плетнём из ивовых прутьев. Среди грядок с капустой. Хорошая такая капуста, крупная, ядрёная, жаль токмо, что свежая, на закусь ещё не годится. И растёт на диво так плотно, прямо друг на дружку лезет, аж завидно – чтоб у меня так росла! Токмо вот хруст от неё какой-то странный доносится. Продираю очи ещё разок… Ах ты, скатертью дорога! Оказывается, не на огороде я валяюсь, а прямо посреди свинарника, на голой землице. И капуста та, понятное дело, не на грядках растёт, а в корыта навалена, щедро так навалена, с горкой. И жрут её, ясен хрен, свинтусы, кому же ещё в свинарке обретаться? С большим аппетитом, надо заметить, жрут, жрут и подозрительно так на меня позыркивают – не пристроюсь ли рядышком, не ущемлю ли ихнюю долю. А хорошие, кстати, свинтусы – здоровенные, упитанные, в самый раз под нож на сало пускать.
Сквозь муть и дурную ломоту в башке начинаю прикидывать, куды энто меня занесло. У меня дома вроде как свинарника не имеется, токмо огород, и не плетнём обнесён, скатертью дорога, а самым нормальным забором из резного штакетника. Я всё-таки тогда был не из самых бедных – ковалем был как-никак, по-нынешнему – кузнецом. Значит, не у себя я. А у кого? У кума? Так у него во дворе всего пара хрюнделей обретается, и то тощие, вечно недокормленные. Зато выпить горазды – Олдь Великий и Двуликий от них упаси, прямо как и сам кум, усе в хозяина. Было как-то, в сарай к нему забрались, где он сивуху из мудильных яблок гнал, так всю выжрали, скатертью дорога, ничего нам тогда не оставили. А после, спьяну проломив забор, дня три город на уши ставили – со всеми собаками перехрюкались да всех кошар на деревья позагавкали. Уж неведомо, сколько бы ещё чудили, ежели бы их всем миром не отловили и не водворили во двор кума обратно. И как он тогда подлюков этаких не прирезал, ума не приложу…
Ага, что-то наконец в башке забрезжило, не зря, оказывается, о куме подумкал! Смутно припоминается мне, что вечор мы провели времечко с ним на пару. И посиделки те, опять же – помнится не менее смутно, вроде как удались, на славу. Кум – хороший мужик, – завсегда мои начинания поддерживал, особливо – повеселиться, отвести душу после тяжкого трудового дня. Ну точно, скатертью дорога, пару кувшинов с замудиловкой он тогда и выставил! Нет, постой, но начинали-то мы у него дома, чего-чего, а наглые рыла его подлючих свинтусов, что назойливо к нам в окна с двух сторон дома заглядывали и вожделеюще хрюкали, я помню… Куды ж нас опосля занесло?
Напрягаю башку изо всех сил.
Хм… Кажется, приняли мы с кумом энту пару кувшинчиков полностью. До донышка. Оно ведь известно – отказаться можно от первой чарки, но не от второй. А добавки у него, видать, не оказалось, вот и пришлось идти искать. На душе, сами разумеете, ведь вже захорошело, как отказаться от продолжения?
На энтой мысли какой-то особливо наглый хрюндель ткнул меня розовым рылом в бок, проталкиваясь к корыту промеж своих собратьев, потому как место токмо возле меня и осталось. Но меня он плохо знал. Первый раз, верно, видывал. Ох и осерчал же я на него – и так одна думка другой тягче, так ещё свинтус какой-то мешает! Вскочил я на ноги, схватил хрюнделя одной рукой за жирный загривок, а другой за куцый хвост, вскинул над башкой, невзирая на отчаянный визг, и токмо собрался было забросить за плетень, с очей долой, как внезапно понял – а ведь драчка была. И точно – эвон и бока на мысль откликнулись, заныли все разом, как больной зуб трёхдневной подлости.
Задумкавшись, я энто визжащее рыло аккуратно поставил обратно на загаженную землицу. Оно, понятное дело, сразу удрало в самый дальний конец свинарника и бесследно пропало с очей, а я принялся домысливать проклюнувшееся озарение. Ничего особливого, конечно, в драчке нет – как водится, до неё дело завсегда доходит, потому как какая же энто пьянка без рукомахания – так, перевод продукта. К тому же по молодости, а мне-то тогда едва полтинник набежал, можно сказать мужичина в самом расцвете сил, я энто дело – рукомахание – любил пуще бабских прелестей. Недаром меня народ, скатертью дорога, Синяком тогда именовывал… ну да, Синяк, нормальное имечко, ничего зазорного в нём не углядываю, к тому же – вроде как за заслуги. Ведь не токмо других любил тумаками угощать но и меня, бывало, потчевали. И как потчевали, прямо от всей души – любо-дорого посмотреть, постоянно с фингалами по всей физии хаживал, словно с ними на свет зерцальный и уродился… Энто уж после меня Безумным Проповедником нарекли… но не буду забегать поперёк батьки в пекло.
