Сердился ли он всё ещё на Сэйриса, который
оставил без внимания его совет и всё-таки основал факторию здесь, поблизости от
португальцев, голландцев и испанцев? Конечно, для решения Сэйриса имелись
веские основания. В Хирадо они были не только в сердце христианской Японии, но
и вдали от непосредственного контроля Токугавы. Мышление, прямо противоположное
его собственному. Впрочем, европейцы опасались клана Токугава, особенно в
случае смерти принца. А этого, конечно, ждать осталось не так уж долго.
Интересно, думал он, может быть, именно в этом истинная причина того, что он
так тянет с решением? Покинуть это место, сказать себе – я больше никогда не
увижу Иеясу, никогда больше не почувствую, как затягивают меня в свою глубину
эти бездонные глаза, никогда больше не разделить чашку сакэ с этим тонким,
блестящим мудрецом, не насладиться его бессмертным напористым, требовательным
духом… Это было выше его сил. Лучше уж оставить решение неумолимой природе.
Но сейчас время размышлений и тяжких раздумий
позади – во всяком случае, на ближайшее будущее. Как он уже сказал Уикхэму,
через несколько дней он снова отправится в путь – в Миуру. К Сикибу. Тринадцать
лет. Боже милостивый! Уже тринадцать лет, как она его жена. Боже милостивый.
Конечно, она уже не та девочка. Груди стали побольше. Чуть-чуть. На прежнем
плоском животе появились едва заметные складки. И, наверное, ещё морщинка под
этим остреньким подбородком. И больше ничего. Сравнить это с подушками жира на
его собственных бёдрах, с сединой в его бороде, с замедлившимся восстановлением
сил, когда она скользнёт своим ароматным, шелковисто-гладким телом вдоль его
тела.
Тринадцать лет, а его сердце бьётся все так же
учащённо при мысли о том, что вскоре он снова увидит её. Из-за её тела? Нет.
Из-за тех разнообразных мелочей, которые составляли их жизнь, чашки сакэ,
которая будет ждать его, прикосновения её руки, быстролётной улыбки, которой
она поприветствует его, осмотра его владений, управляемых сю и Кимурой с
железной дисциплиной, из-за прогулок по саду, когда она неторопливо будет
переходить от цветка к цветку, осматривая их с той же тщательностью, с какой
она воспитывала своих детей. Из-за того, как она подворачивала рукава кимоно,
усаживаясь за составление букетов. Из-за искусства, с каким она сочетала тонкие
стебельки. Из-за поклона, с которым она подаёт ему чашку чая.
Значит, он наконец-то влюбился? Нет, это
прошло. Но наконец-то он любит. В этом вся разница. Возможно, больше всего
остального он боится нарушить это хрупкое равновесие красоты, которое
заставляет его ожидать развития событий вместо того, чтобы подчинить их своей
воле.
А что она? Любит ли она его? Она его жена, и
она утверждает – а он вот уже сколько лет верит ей, – что этот долг определяет
все её существование. Конечно, это так. Но что она чувствует? Что за мысли
роятся в этой черноволосой головке? Господи, узнать бы наконец – после
тринадцати лет! – узнать бы…
Считает ли она, что он трус? Но ведь жена
должна знать своего мужа лучше других. И в то же время – что она знает о нём,
кроме того, что он – правитель Миуры, человек, делящий с нею брачное ложе? Она
никогда не плавала с ним, ни разу даже не ступила на палубу его корабля. Она не
знала ничего о мастерстве, которого он достиг в своей профессии, о
переполняющей его душу радости, когда якорь вырывается из донного ила и ветер
надувает паруса. Она знала лишь, что однажды он столкнулся с Норихазой и его
пришлось спасать. Но тогда его храбрость никак не проявилась, у него просто не
было другого выхода. Она знала, что он сражался под Секигахарой, – но там
дрался почти каждый японец, способный держать оружие.
– Ждут, как стервятники, – проворчал Уикхэм. –
Даже голландцы. Уилл взглянул на группу, собравшуюся на причале. Теперь они
перебрались в шлюпки, чтобы выйти навстречу кораблю.
– Мельхиор? – Он перегнулся через борт. –
Здорово, дружище. – Уилл нахмурился, и душа его вдруг ушла в пятки. На лицах
встречавших не было обычных улыбок. – Какие новости?
– Самые печальные, Уилл, – отозвался Мельхиор.
– Страна в пучине войны, – прокричал Кокс.
– Что? Что вы сказали? – Он бросился к трапу,
чтобы встретить поднимающихся друзей.
– Оглянись вокруг, Уилл, – сказал Мельхиор, –
и ты не найдёшь на Кюсю ни одного самурая. Господин Сацума призвал всех
вассалов следовать за ним на север по зову Токугавы.
– Но как это случилось?
– Бог его знает, – ответил Кокс. – Эти люди
для меня – загадка.
– Это связано с даром огромной статуи Будды
храму в Наре, – объяснил Мельхиор. – Ты знаешь, какое большое значение
придавалось этому. Сначала её построили, но пожар наполовину уничтожил её, и
пришлось перестраивать. Колокол отлили в прошлом году, и принц пожелал, чтобы
юноша Хидеери произнёс слова передачи, ведь он сын Хидееси. Но отношения между
Осакой и Эдо настолько испортились, что Едогими запретила сыну покидать
крепость. И всё же она совершила ошибку, послав текст речи, чтобы его огласили
от имени Хидеери.
– И это привело к войне?
– Да. Ведь в речи содержались какие-то слова,
оскорбительные для Токугавы. В сущности, они настолько обозлили жителей Киото,
что случился мятеж, и было разрушено множество зданий.
– Какие слова?
– Я плохо знаю язык, Уилл. Но там что-то
говорилось о солнце, которое встало на востоке, но теперь теряет свою силу
из-за того, что вынуждено делить небо на западе с ярким лунным светом. Это
расценили как закат власти Токугавы.
– О боже, – вздохнул Уилл. – Но почему текст
речи не был представлен принцу заранее?
– Тут-то и заключается вся загадка, Уилл.
Говорят, что Иеясу хорошо знал, что там будет сказано. И всё же позволил
оскорбить себя. Последовали переговоры, даже извинения состороны Тоетоми. Но
принц объявил, что это заговор против него, и потребовал заложников.
– Но это обычное дело.
– Да, обычное. Но не для заложника такого
ранга.
– Он потребовал принцессу Едогими?
– Так говорят.
– Боже милостивый, – произнёс Уилл. – Он
намекал мне, что нашёл способ заставить Тоетоми начать войну. Принцесса
отказалась?
– С негодованием. И распустила слух, будто это
уловка, чтобы заманить её в постель Иеясу. Поэтому принц созвал свои войска на
войну, – ответил Кокс.
– Не сомневаюсь, что это лишь малая часть
того, что там произошло, – сказал Мельхиор.
– Конечно. – Но он удивился – ведь судьбы
стольких людей зависели от этой личной вражды, от этих личных страстей. – Когда
это случилось?
