Уилл не отрывал взгляда от маленького личика с
упрямо сжатыми губами, которые могли улыбаться столь обманчиво, от глаз,
подчинявших своей воле стольких людей, столько сокровищ, столько решений. В семьдесят
два года удар копья – серьёзное дело. И все эти сто восемьдесят тысяч человек
были здесь только потому, что здесь был принц. Интересно, понимал ли это
Хидетада? Понимал ли он, что, как только умрёт отец, вся его армия растает, а
вместе с ней и вся его власть. Принцесса Едогими и её сторонники-то знали это
наверняка. Знали они о ране принца или нет, но они знали, что вся воля,
притивостоящая им, заключена была в душе одного только человека, и человек этот
уже исчерпал отпущенный ему срок. И на это они рассчитывали – выстоять,
удержаться, выждать.
Поэтому, наверное, для него тоже настало время
выбора. Последнего выбора. Иеясу никогда не сомневался, что это будет решающее
столкновение. В следующие несколько дней решится судьба всей страны. Даже раньше.
Потому что если Иеясу намерен назначить на завтра общий штурм и штурм этот
будет отбит – а он почти наверняка будет отбит, стоит только взглянуть на эти
бесконечные бастионы, на тьму защитников, – то конец наступит скорее, чем они
предполагают. Ещё одно поражение, и легенда о неуязвимости Токугавы будет
развеяна.
Так в чём же заключается выбор? Между Тоетоми
и Токугавой? Оба ищут абсолютной власти. Между Хидеери и Хидетадой? Он никогда
не встречался с Хидеери, но совершенно определённо не любил сегуна – и
пользовался взаимностью. Между романтической идеей великой Японии, о которой
мечтал Хидееси, и порядком и дисциплиной, включающими в механизм Империи
каждого человека, от сегуна до хонина, к чему стремится Иеясу? Между
возвращением к бесконечным междоусобным войнам и продвижением к вечному миру?
Какой ещё выбор он мог сделать, думая о своей жене, о своих детях, о своих
друзьях? И о детях своих детей. И о своём доме. И о своих крестьянах. Своих
крестьянах.
И в то же время – уничтожить Асаи Едогами. И Пинто
Магдалину.
– О чём ты так задумался, Уилл? – спросил
Иеясу.
– Мой господин, боюсь, что запланированный
вами штурм окончится неудачей, если защитники будут достаточно стойкими. А у
меня достаточно свидетельств их стойкости.
– У меня нет теперь другого выхода, Уилл.
Среди даймио уже пошли разговоры.
– В Европе, мой господин, очень немногие
феодалы позволяют себе риск оборонять свои земли от законных повелителей
вследствие появления пушек.
Иеясу вздохнул:
– Неужели ты думаешь, Уилл, что я не пробовал
бомбардировать крепость? Весь вчерашний день говорили пушки. А ядра просто
отскакивали от стен. О, один-два камня, может, и выщербило! С таким темпом нам
понадобится год, чтобы пробить внешнюю стену. А за ней ведь внутренняя стена, и
дальше – сам замок. Три года, Уилл?
– Мой господин, если позволите, я снова
напомню слова, сказанные вами накануне Секигахары, – пушки причиняют
значительно больший ущерб, чем просто производимые ими разрушения.
– Тогда они были почти неведомы нашей стране.
Теперь же в крепости не меньше орудий, чем у нас. Благодаря португальцам.
– Тем не менее, мой господин, когда они
стреляют по пологой равнине, ущерб от них не больше, чем от ваших. У них нет
иного выбора.
– А у нас есть?
– Дайте мне один день, мой господин, чтобы
пристрелять орудия.
Иеясу повернул голову:
– Один день, Уилл?
– У меня есть одна идея, мой господин,
которая, возможно, заставит Тоетоми ещё раз выйти за ворота и напасть на вас в
открытом поле. Только на этот раз вы будете поджидать их.
– За один день? Эх, почему тебя не было здесь
неделю назад, Уилл? У тебя будет этот день. Завтра. И ты можешь распоряжаться
любым человеком, любым даймио во всей армии, если понадобится помощь.
– Достаточно будет моих канониров. Но я хотел
бы, мой господин, чтобы пушки подвезли как можно ближе к стенам крепости. А в
этом случае понадобится достаточное прикрытие для отражения возможной вылазки
неприятеля.
– Тебя будет защищать вся моя армия, Уилл. Что
ещё? Уилл в задумчивости потянул себя за бороду.
– Больше ничего, мой господин Иеясу. Хочу
только попросить об одной милости.
Иеясу повернул голову:
– Вы говорили о полном уничтожении Тоетоми,
мой господин.
– Это необходимо, Уилл. Ведь они намерены
полностью истребить род Токугава. И не забывай, что Андзин Миура тоже значится
в списке обречённых на смерть.
– И всё равно, мой господин. Я не прошу за
мужчин, но заранее прошу помиловать женщин и детей.
– Потому что однажды ты познал её тело?
– Потому что однажды она была добра ко мне,
мой господин.
– Добра? Она просто намеревалась
воспользоваться тобой, Уилл.
– Тем не менее, мой господин принц. Я прошу об
этой милости. Бросьте её за решётку, сошлите её и её фрейлин, но не обрекайте
их на смерть.
Иеясу улыбнулся.
– Я не собирался казнить женщин, Уилл. Даже
Асаи Едогими. Захвати этот замок, и она будет жить до глубокой старости. Если
пожелает.
Канониры работали с охотой, но ночью шёл дождь
пополам со снегом, и земля размокла. Несколько часов ушло на то, чтобы вытащить
пушки из укрытий в лагере Токугавы и перевезти их на относительно твёрдое
место. Несколько часов, в течение которых они были в центре внимания не только
своих, но и неприятельских войск. Стены крепости заполнили воины Тоетоми, даже
прозвучала пара выстрелов в их направлении, но гарнизон одолевало скорее
любопытство, чем беспокойство.
Как и даймио, ехавшего рядом с Уиллом.
– Чего ты хочешь добиться, Андзин Миура,
приближая орудия на несколько сотен ярдов? – спросил Токугава но-Есинобу. – Для
меня важна не дистанция, мой господин Есинобу, – ответил Уилл, – а достаточно
твёрдый участок земли для создания угла возвышения. Вот этот подойдёт.
Он отдал приказ остановиться, и орудия
выстроили в линию. Уилл спешился и сам попробовал землю под четырьмя громадными
кулевринами.
– Да, этот подойдёт. А теперь, парни, вы
должны построить насыпь. Вот здесь, впереди. Она должна быть прочной.
Артиллеристы принялись за работу. Лошади
собравшихся даймио били копытами и ржали, пока хозяева обменивались
комментариями. Часам к десяти утра перед каждым орудием выросла насыпь фута в
три высотой, плотно утрамбованная.
