– И, открыв глаза, снова стать одиноким и
разочарованным? Марло пожал плечами.
– Разве не такова судьба мужчины? Мы можем
только уповать, что, прибыв на небеса, не испытаем такого же разочарования. Но
сегодня, Уилл, – сегодня я вознесу тебя в рай, когда Зенократа, зная твоё
желание и твою силу, подведёт тебя к самым вратам рая, перед тем как освободить
твой дух.
Глава 3
В такой зимний вечер хорошо быть на берегу–
Ледяной ветер гремел чем-то на крыше, пробирался сквозняками в коридоры, и
чёрный дым вздымался в камине, как волны в море, угрожая заполнить все комнаты
и нехотя протискиваясь в дымоход.
Мэри играла на клавесине. Она играла хорошо,
каждая нота была ясной и отчётливой – результат упорных тренировок. Её хорошая
игра свидетельствовала одновременно и о трудолюбии, и о пустоте её жизни.
Никакая другая хозяйка не могла сравниться с ней по чистоте дома или по
количеству собственноручно вышитых покрывал. Выше всякой критики была пища,
приготовленная ею. Соседи говорили о ней как об образцовой жене.
Такой она казалась. Она сидела перед
инструментом, опустив пальцы на клавиатуру и слегка нахмурившись из-за
недостаточного освещения. Но, если не считать насупленных бровей, лицо её было
безмятежно. И прекрасно. Волосы она зачёсывала назад и прятала под чепец, как и
подобает солидной матроне, которой перевалило за тридцать. Но лицо её не
потеряло ещё красоты и было не менее прелестно, чем в день свадьбы.
Сегодня она играла с ещё большей, чем обычно,
уверенностью. Что бы ни случилось в следующие несколько часов, этот вечер,
несомненно, положит начало новому периоду мира и спокойствия в их семье. Если
голландцы и придут к Уиллу, то только для того, чтобы предложить дальнейшую
службу на их кораблях. Уилл опустился на колени к чертежам и картам,
разложенным на полу. Деливеранс растянулась на животе рядом с отцом. Она была
уже в ночной рубашке, готовая отправиться в постель в тот момент, когда к нему
придут гости. Вообще-то ей давно уже полагалось спать, но одним из удовольствий
для Уилла было портить своего ребёнка. Он так мало её знал. Он был в море в ту
ночь, когда она родилась, и пять из следующих семи лет он тоже был в море. Ему
нравилось смотреть на неё: она была так похожа на Мэри, и в то же время волосы
у неё были отцовские, чёрные, как смоль. Ему нравилось разговаривать с ней,
потому что она была, несомненно, умна. Она была его другом. Он знал –
окружающие поговаривали, что Уилл Адамс улыбается только в присутствии своей
дочери.
– И здесь мы повернули назад, – рассказывал
он. – Лёд был настолько толст, что корабли не могли пробиться дальше.
– Наверно, было очень холодно, папа?
– Да. Так холодно, что дыхание замерзало прямо
у рта. И всё же, представь себе, это было прекрасно. Но те места не для людей.
И прохода на восток там тоже не было.
Музыка стихла.
– К тебе гости, Уилл. – Мэри встала. – Идём со
мной, Деливеранс. – Девочка взглянула на отца и нехотя поднялась на ноги.
– Поцелуй меня, малышка. – Отец склонился к
ней. – А вы присоединитесь к нам, мадам?
– Если вы хотите, сэр. – Мэри взяла дочь за
руку, и они вышли из комнаты.
Уилл собрал с пола карты, оправил камзол и вышел
навстречу гостям.
– Холодный сегодня вечер, господа. Проходите,
пожалуйста.
Их было четверо, все закутанные в плащи, чтобы
хоть как-то защититься от пронизывающего ветра. Они потопали у входа, сбивая с
ног снег и хлопая рукой об руку, чтобы поскорее согреться, и прошли в комнату.
– Самая подходящая ночь, чтобы быть где-нибудь
у побережья Африки, а, Уилл? – произнёс Корнелиус Хоутман. – Клянусь, рад снова
видеть тебя. – Он был невысок, с полным, краснощёким лицом. Одет в ярко-красный
бархатный камзол – свидетельство как уверенности, с которой он шёл по жизни,
так и богатства, которое эта уверенность ему принесла. – Друзья, это мастер
Уилл Адамс. Уилл, познакомься с сэром Жаком Маху. Сэр Жак будет нами
командовать.
Это оказался высокий худощавый человек с
привлекательным, мужественным лицом.
– Рад. – Уилл пожал ему руку. – Сэр Жак?
– Рыцарское звание пожаловано ему самой
королевой, Уилл. За заслуги в войне с испанцами. А это Якоб Квакернек,
квартирмейстер сэра Жака. – Другой высокий человек, только значительно моложе
командующего, с копной рыжих волос.
– Мастер Квакернек, добро пожаловать в Англию.
– И Мельхиор Зандвоорт, – представил Хоутман.
– Мельхиор – мой племянник, Уилл. Он поплывёт с вами в качестве моего
доверенного лица. – Зандвоорт был ещё совсем мальчишка, не старше двадцати лет,
упитанный, как и его дядюшка, с таким же круглым и счастливым лицом.
– Мой дядя столько рассказывал о вас, мастер
Адамс, – сказал он, – что мне кажется, будто я знал вас всю жизнь. Он говорит,
что в Европе не найти лучшего штурмана.
– И более упорного штурмана, что не менее
важно, – добавил Хоутман. – Когда мы путешествовали на север несколько лет
назад, мы зашли в такие толстые льды, что можно было подумать – перед нами материк.
А Уилл призывал плыть ещё дальше, разбивая льдины носом корабля.
Голландцы выглядели достаточно поражёнными. Но
что ещё рассказал им Хоутман? Что его штурман – странный, сторонящийся людей
человек, который мало пьёт и ещё меньше смеётся? Что он проводит всё свободное
от вахты время в своей каюте? Что он – мечтатель? Это наверняка было всем
известно. Потому что грош цена человеку, который не мечтает. И грош цена
человеку, который только мечтает. Хоутман не знал ничего о его мечтах. Будучи в
высшей степени практичным человеком, купец, конечно же, считал окружающих
такими же. Он думал, наверное, что его штурман мечтает захватывать испанские
галеоны, вести голландские и английские корабли к отдалённейшим уголкам света.
Интересно, продолжал бы Хоутман расхваливать его, если бы узнал хоть часть того
пылающего ада, который бушевал в таком квалифицированном мозгу?
Но этого не случится. Если бы Марло был жив…
Но его убили в пьяной драке в какой-то таверне пять лет назад. В драке,
подобной той, которая могла бы вспыхнуть в ту ночь в «Лайм-хаузе», если бы Уилл
не остановил Тома и не потворствовал тому сумасшедшему. Талантливый был поэт,
говорят теперь. Человек странных взглядов и ещё более странного поведения, но
талантливый. Растраченная впустую жизнь. А Киту было не больше двадцати девяти.
Что они будут говорить об Уилле Адамсе, тридцати пяти лет, если вот сейчас он
свалится мёртвым? Наверное, ничего. Едва ли мир узнает о его существовании.
Голландцы обменивались взглядами.
