– Так будет, и так есть, Уилл. То копьё
пробило мне почки, и никакой надежды на выздоровление нет, сколько бы месяцев я
здесь ни пролежал. Но род Токугава должен остаться у власти, остаться навсегда
– на сто, на двести лет и даже больше. Для блага Японии, Уилл. Слишком долго мы
занимались только тем, что воевали друг с другом. Когда мы соберёмся на
следующую войну, это должна быть война в вашем, европейском духе – война за
новые земли, за процветание, а не за честь и личные амбиции. Поэтому, когда
даймио – как бы долго они ни прожили, – посмотрят на клан Токугава и решат, что
он стал слишком могуществен, – пусть они вспомнят Осаку и те тысячи, что
погибли здесь, пусть вспомнят головы, насаженные на шесты, и пусть их души
уйдут в пятки. – Тонкие пальцы сомкнулись на кисти Уилла. – Пусть они научатся
жить в мире и согласии. Ты помнишь, Уилл, наш разговор в ночь перед
землетрясением в Эдо? Я сказал тебе тогда, что сложу с себя обязанности сегуна
и займусь составлением кодекса самурая.
– Я помню, мой господин.
– Так вот он составлен. Больше того, я
составил кодекс для каждого мужчины, каждой женщины и каждого ребёнка в Японии.
Это моё завещание народу Империи. По этим инструкциям они будут жить и
процветать, Уилл. И это будет счастливая страна. Богатая страна.
– Я не сомневаюсь в этом, мой господин. Иеясу
откинулся на подушки.
– Ты льстишь мне, Уилл. И лжёшь мне.
Интересно, как часто ты делал это раньше, чтобы порадовать меня?
– Мой господин, я не сомневаюсь, что ваши
законы – хорошие и справедливые законы, нацеленные на благо вашего народа. Но я
не могу не думать, что законы сами по себе не так уж и важны. Важно то, как их
будут толковать. И кто будет воплощать их в жизнь. А вас, мой господин принц,
уже не будет здесь, чтобы руководить страной.
Влажно блестящие глаза обратились к Уиллу.
– Ты тревожишься за Японию, Уилл?
– Кто может предсказать будущее, мой господин?
– Да, действительно, Уилл. Но ты был здесь,
рядом со мной. И даже рядом с моим сыном. И с другими могущественными людьми.
Португальцы дали нам своего Бога, но он пришёлся нам не по вкусу. Испанцы дали
нам своё стремление к богатству, но оно только позабавило нас. Голландцы и твои
англичане, Уилл, дали нам желание торговать. Для самурая, Уилл, это почти
оскорбление. Из всех людей, пришедших из-за моря, только ты, Уилл, дал нам
самого себя, дал нам представление о другом разуме, другом мужестве, отличных
от тех, к которым мы привыкли. Я написал эти кодексы, эти законы, узнав тебя,
Уилл. Полюбив тебя. И уважая тебя. Кто знает, какую роль ты сыграл для будущего
Японии, Уилл? Кто, кроме богов, может знать это наверняка? Но сейчас я хочу,
чтобы ты выбрал своё будущее сам. Знай одно – мы будем вечно благодарны тебе.
Тадатуне ехал с ним часть пути. Он тоже считал
своего друга погибшим и теперь был счастлив снова чувствовать рядом его плечо.
– Я не понимаю твоей печали, Андзин Миура, –
произнёс он. – Может быть, ты и не убил Норихазу, но ты сражался с ним с мечом
в руках – и не был побеждён. И в конце концов он умер подобающей смертью.
– А больше ничего не важно, – с горечью сказал
Уилл.
– Ничто не должно быть важным для человека,
кроме его врага. Ты собираешься покинуть Японию?
Уилл взглянул на него, но ничего не ответил.
Хатамото натянул поводья.
– Я не хочу влиять на твоё решение, дорогой
друг. Но если снова окажешься на Кюсю, будь уверен, что Сацума примут тебя как
брата. – Он повернул коня. Уилл помахал ему и поскакал дальше, в Миуру.
Никаких трупов в Миуре. Никакого грохота боя в
Миуре. Никаких завываний сигнальных рожков и никаких воплей умирающих. Никакого
рёва пламени, никаких рушащихся брёвен. Ничего, кроме лёгкого ветерка,
поднимающего рябь на водах Сагами Ван, как это было с основания мира. И как
будет до скончания веков.
Однако люди были здесь. У открытых настежь
ворот стоял Кимура, стояли его крестьяне, согнувшись в коутоу при приближении
их повелителя, а у берега покачивалось на якоре «Морское приключение». Все
моряки высыпали на палубу.
И здесь же, у ворот, ждали его Кокс с
Мельхиором.
– Клянусь Богом, Уилл, наконец-то я снова вижу
тебя, – воскликнул начальник фактории. – А мы слышали, и не один раз, что ты
погиб.
Уилл спешился, жестом поднял слуг и крестьян.
– Надеюсь, больше вы обо мне такого не
услышите, друзья. По крайней мере, пока я действительно не отдам концы.
– Но, Уилл, это правда – насчёт массовых
казней?
– Правда. Месть Токугавы – не цветочки.
– А про священников? Говорят, что португальцев
казнят по всей Империи.
– Это тоже правда.
– А про то, что принц умирает? Уилл кивнул.
– А потом мы останемся на милость сегуна, –
проворчал Мельхиор. – Сегодня португальцы, завтра – испанцы, а потом очередь
дойдёт до голландцев и англичан. Хидетада ненавидит всех нас.
– Что? Что? – Кокс поспешил за Уиллом,
поднимающимся на крыльцо. – А ты-то веришь; что получится именно так, Уилл?
Уилл кивнул:
– Да. Я думаю, что так и будет. Не завтра,
конечно. Может быть, даже не в этом году. Но Мельхиор прав – сегун презирает
все страны, кроме Японии, а христианское учение просто ненавидит.
– О Боже, – Кокс остановился как вкопанный,
пощипывая себя за губу. – И это после всего сделанного нами!
Мельхиор поднялся вслед за Уиллом по ступеням,
где на коленях ждали Асока и Айя, а с ними – Сюзанна и Джозеф. Уилл сгрёб детей
в охапку, прижимая к груди.
– Как вы выросли! – сказал он. И по его щекам
вдруг потекли слёзы.
– Ты был в Осаке, папа, – произнёс Джозеф. –
Там, где была великая битва. Расскажи нам о ней. – И про головы, папа, –
закричала Сюзанна. – Про все эти головы!
– Что ты намерен делать, Уилл? – спросил
Мельхиор. – Корабль уже загружен припасами.
Уилл опустил детей на пол, отодвинул дверь-ширму,
взглянул на черноволосую головку. Рядом стоял маленький столик с бутылочкой
подогретого сакэ.
– Добро пожаловать в Миуру, мой господин.
Он закрыл дверь, упал на колени перед ней,
взял её за руки, поднял. Глаза её были зажмурены, а рот приоткрыт. Он поцеловал
её и тут вдруг увидел, как из уголка её глаза скатилась слезинка.
