Его пальцы скользнули по рукаву её рубашки.
Касаться её как своей жены, знать, что через несколько минут… Но по крайней
мере половина его возбуждения была вызвана пивом.
– Я должен облегчиться. Извини, пожалуйста,
эту слабость человеческого тела. – Слабость, Уилл? У природы не может быть
слабостей.
Её лицо было всего в нескольких дюймах. Он
наклонился и губами коснулся её губ. Она не ответила ему, но он не отстранился,
а, наоборот, приоткрыл рот, касаясь её губ языком. Его руки, лежавшие на её
талии, двинулись вверх, дошли до бёдер, упругих и тонких. А она не такая уж
полная, как он предполагал… Но над рёбрами он обнаружил то, что искал, –
мягкую, податливую плоть, вздымавшуюся волной. Здесь он не обманулся в своих
ожиданиях – нежная, упругая, только соски маленькими пуговичками упирались в
ладони. Когда она тоже обняла его, соски почему-то стали мягче.
– Ты говорил о зове природы, Уилл, –
прошептала она. Рот её приоткрылся, и он коснулся её зубов, языка. Она вскочила
и отпрянула к стене.
– Сэр, вы воспользовались моментом, когда я
говорила, чтобы…
– И тебе это не понравилось?
Она колебалась. В темноте комнаты её лицо
превратилось в пятно, белеющее на фоне стены.
– Нет, Уилл, – проговорила она наконец. – Но
мы должны остерегаться, чтобы похоть, таящаяся в каждом человеке, не взяла над
ним верх.
– Похоть? – взорвался он. – Какая может быть
похоть между мужем и женой? Разве не говорил священник, что мы теперь как одно
целое?
– Он имел в виду, что одним целым должны стать
наши души, Уилл. И они будут такими – с течением времени, с тем пониманием,
которое рождается в браке…
– Сними рубашку, милая.
– Что?! Я никогда не обнажала своего тела ни
перед одной живой душой на свете – даже перед сестрой.
– Но я же не твоя сестра, Мэри, я твой муж.
Кроме того, здесь же темно.
– Не настолько темно, чтобы я не видела тебя,
Уилл. И какая разница – темно или светло? Быть голым – значит поддаться похоти,
вот и всё. Можешь не спорить со мной.
Уилл почесал в затылке с таким ожесточением,
что чуть не выдрал клок волос. Спокойно, спокойно, главное – спокойствие. Она
испугана, только и всего. Хотя, судя по её словам, страха в ней нет –
рассуждает она логично. Совершенно ясно, что эту речь она приготовила заранее.
Именно этого она ожидала и приготовилась защищаться. Следовательно, он должен
разрушить её защиту столь же резонными доводами. Насилие тут не поможет. С Мэри
это не пройдёт. Зачем только он выпил ту последнюю кружку пива? И почему его
ладони горят в тех местах, где они касались её сосков?
– Мэри, – начал он примирительно, – ведь ты же
обещала священнику слушаться меня во всём.
– Так же, как и ты – уважать меня, Уилл, –
возразила она. – Не думай, я на тебя не сержусь. Я хорошо понимаю твоё
нетерпение, твоё мужское естество, толкающее тебя на самую греховную из всех
дорог. Понимаю, что ты возбуждён вечером и пивом, ударившим тебе в голову. Я
знаю, всё это пройдёт. Это наша обязанность – подождать, пока всё это пройдёт,
не нанося ущерба нашей любви. Я люблю тебя, Уилл, люблю всем сердцем, поверь
мне. Я люблю тебя сейчас и буду любить всегда. И я с радостью буду повиноваться
тебе во всём, что не заденет моей чести. – Она шагнула к кровати. – А теперь
справь свою нужду, Уилл, и иди в постель. Прошу тебя.
Поднявшись, он пересёк комнату и прошёл за
занавеску, где стоял ночной горшок. Полотенце, висевшее на крюке, задело его
лицо, и он сердито отшвырнул его в сторону.
– И что дальше? – поинтересовался он. Язык был
словно чужой.
– Ты злишься, Уилл? – Он увидел, что она
забралась на постель и скользнула под одеяло.
– Нет, – солгал он. – Я не злюсь. Как я могу
злиться на тебя, Мэри? Мне просто непонятно. Мы поженились…
– А женитьба предполагает довести дело до
конца, так ведь, Уилл? Это наш долг, точно так же, как наш долг – иметь детей.
Но умоляю тебя, давай доведём это до конца, избегая всякого легкомыслия и
отвратительного распутства, как нашу обязанность, возложенную на нас и
освящённую Господом Богом.
Уилл опустил подол рубахи, поставил на место
горшок. Окно спальни выходило в сад. Уже совсем стемнело, но всё ещё были
слышны звуки весёлого пира. Свист, доносившийся время от времени,
предназначался, по всей видимости, для этого самого окна. Нечего и думать
опорожнить горшок этой ночью. Но теперь хоть последствия выпитого пива не будут
мешать его желанию. И Мэри наконец сдалась. Он стоял у кровати. Она только что
согласилась подарить ему то, что принадлежит ему по праву и что он мог бы взять
силой, если бы захотел. Какая щедрость! Он вдруг подумал, что здесь
проглядывают порядки, царившие в доме Хайнов. Мастер Ричард мог рассуждать
красноречиво и авторитетно сколько угодно, но решения в этом доме всегда
принимала его жена. И, похоже, то же самое начинается теперь в его доме.
Конечно, ведь Мэри и Джоан воспитаны своей мамашей. Впрочем, вся страна
склонялась к матриархату. Почему бы и нет, если те тридцать лет, что прошли со
времени коронации Елизаветы, были временем процветания и прогресса?
Он подошёл к кровати. В полутьме Мэри
улыбнулась ему.
– Скорей же, Уилл. Я так хочу обнять тебя и
встретить боль со всей храбростью, на которую способна.
А теперь она будет изображать мученицу. Ну как
тут не разозлиться? И всё же – как сильно он её любит. Как не хочется ему
причинять ей боль! Но больше всего он хотел её.
– Уилл? – позвала она.
– Я просто думал о том, как ты себе
представляешь это завершение дела.
– Не волнуйся, представляю.
– Дело до конца не доводят, не сняв ночной
рубахи.
– Я знаю, милый Уилл. И, как хорошая жена, я
отдаю себя в твои руки. Только об одном прошу тебя – не урони мою честь… и
будь, пожалуйста, поосторожнее.
– Ты разве не хочешь помочь мне?
– Я? Мне кажется, ты путаешь наши обязанности.
Моё дело принимать, а не давать.
– Твоя обязанность, дорогая Мэри, быть
уверенной в том, что ты сможешь принять. Увы, наша небольшая размолвка,
кажется, несколько ослабила мои мужские способности. Может быть, ты мне
всё-таки поможешь своими нежными ручками…
Её глаза были крепко зажмурены.
– Ну же, – прошептала она, – делай же своё
дело. Не вовлекай только меня в него. Будь же мужчиной. А если не можешь,
расскажи об этом всему свету.
