Он спросил об этом у Сукэ, но министр
уклонился от прямого ответа. Иезуиты начали проникать в страну около
шестидесяти лет назад, вёл их знаменитый Франсис Ксавьер, о котором слышал даже
Уилл. Ода Нобунага – великий полководец, начавший объединение страны примерно в
то же время, когда королева Англии взошла на престол, – с радостью
приветствовал христиан, потому что столкнулся с противодействием не-исчислимого
буддийского монашества, а христиане оказались полезными союзниками. Нобунага
сломил сопротивление буддистов после длительной осады этой самой крепости,
которая была раньше их оплотом. Но после его смерти Хидееси решил, что
христиане представляют для сильного правительства не меньшую угрозу, и начал их
преследовать, что привело к распятию не одного новообращённого. Странно, что
после смерти Хидееси, сказал Сукэ, священников снова стали привечать в Осаке.
Конечно, Хидеери всё ещё был мальчиком, полностью зависящим от своей матери. А Едогими
не была христианкой, по крайней мере открыто, но многие из её окружения
христианами были – как мужчины, так и женщины. И Магдалина тоже?
– А что же Иеясу? – спросил Уилл.
– Принц Иеясу оценивает каждого человека
согласно его достоинствам, независимо от его вероисповедания, – ответил Сукэ. –
Он не будет ставить тебе в вину христианскую веру.
Не Иеясу. Тогда кто же? Может быть, сам Сукэ?
Ведь он не только учил его японскому языку. Видя, что ни ему, ни Мельхиору не
нравится идея купания с мальчиками, Сукэ с готовностью предложил присылать
девушек. И действительно, теперь их ежедневные омовения обслуживались разными
молодыми девушками. Но они отказались от любых других услуг. По крайней мере,
отказался он, а Мельхиор, поворчав немного, последовал его примеру.
А, собственно, почему? Боже, как его мучило
желание. Как он сходил порой с ума от этого. А здесь в этом не будет никакого
греха. Здесь. Но где это – здесь? Это конкретное место? Или вечность внутри
человеческого разума? Чего он боится? Он бы увязался за любой шлюхой из
лондонского борделя без всякого зазрения совести. Хотя нет. Он бы прислушался к
голосу совести, сделал все точно так же, а потом неделю мучился бы. Так он
боится этого? Что здесь не останется никакой совести? Всего лишь сделка с
дьяволом, которая оставит его обречённым? Какая чушь. Ведь что такое совесть,
как не изобретение человечества? Христианского человечества. По крайней мере, в
делах плотских. Как глупо, что человек, перед которым раскинулось огромное поле
деятельности, должен проводить столько времени в мучительных размышлениях по
поводу того, что делать с частью своей изголодавшейся плоти. Он же не
размышляет постольку над позывами своего желудка или над жаждой, которую можно
утолить стаканом вина.
Так почему? Потому что он боится самих женщин?
Если нагота для них ничего не значит, если даже прикосновение к мужскому телу,
интимное поглаживание во время купания ничего для них не значат, что же сможет
превратить их обратно в настоящих женщин? Или он боится собственной
неспособности удовлетворить их запросы?
Или же он боится, что сам превратился в
японца? А почему, собственно? Пока что все виденное им – эти люди, их образ
жизни, их отношение к ней – превосходило Англию по всем показателям. Да и всю
Европу. Возможно, именно здесь существование людей подчинено только
материальному началу. Возможно, здесь никогда не появился бы Марло. Так, может
быть, им и повезло в этом смысле? Ведь, конечно же, Марло не был счастлив. Что
толку признать человека гением только после его смерти?
Так почему? Или он продолжал казнить себя за
то, что выжил в этом путешествии, тогда как все остальные – Тим и Том, молодой
Спринг, Жак Маху – умерли? Какая чушь. Что же теперь, отказывать себе всю
оставшуюся жизнь? Или это было потому, что он, англичанин, чужд этой культуре –
из-за этого он по-прежнему мечтал об одной-единственной, о Зенократе? Как он
мечтал много лет о Мэри. А теперь он видел ту единственную женщину, которую Бог
создал для него, и, принадлежа к нации скорее мечтателей, а не дельцов, он
теперь предпочитает мечтать о ней, а не действовать?
Вот бы Сукэ рассмеялся. И Тадатуне. И Магоме Сикибу.
А Пинто Магдалина? Он отвернулся от окна. В
этот момент дверь открылась, и… на пороге стояла она.
Глава 4
Магдалина не вошла в комнату, а оглядела её
мельком и улыбнулась Уиллу. Сегодня на её лице не было краски, и щеки заалели;
она стала ещё прекрасней, чем в его памяти. – Моя госпожа, принцесса Едогими,
желает поговорить с тобой, Уилл Адамс, – сказала она почти шёпотом.
Сердце Уилла билось так сильно, что он с
трудом мог спросить:
– И с моим другом?
Она отрицательно качнула головой; тяжёлые
рыжеватые волосы медленно повторили её движение.
– Нам нужно быть осторожными, – сказала она и
отступила назад в коридор, где, на удивление, не было видно стражи. Подождав,
пока Уилл выйдет, она прикрыла дверь; задвижка сама упала на место. Он стоял
рядом с ней, вдыхал аромат её духов, её волосы почти коснулись его, когда она
поворачивалась. Она была одета в белое кимоно, похожее на то, что было на ней в
первую их встречу. Она взглянула на него, и краска залила её лицо и шею.
– Быстрей! – Она двинулась по коридору. Уилл
поспешил за ней.
– Я не понимаю, – начал он, – разве это не
дворец квамбаку, а она – не его мать?
– В Японии нет ничего такого, каким оно
выглядит, – ответила она. У лестницы она остановилась, взмахом руки приказывая
ему застыть. Может быть, намеренно, но он чуть промедлил, наткнулся на её руку
и сжал её пальцы в своей ладони. Снова быстрый взгляд, на этот раз в
сопровождении ещё более быстрого движения бровей. Потом она мягко высвободила
руки и, к его удивлению, скользнула вниз по ступенькам. Внизу она свернула в
другой коридор, который, по его расчётам, привёл их в подземелья
дворца-крепости. В конце обнаружилась ещё одна узкая каменная лесенка. Здесь
она остановилась и прислушалась.
– Может быть, вы мне объясните, в чём дело? –
спросил Уилл. – Я не хочу, чтобы вы из-за меня рисковали своей жизнью.
– Моя жизнь, Уилл Адамс, в распоряжении моей
госпожи, – ответила та. – И я не думаю, что сейчас она в опасности. Но моя
госпожа не хочет, чтобы принц Иеясу знал о её разговоре с тобой.
Она снова заспешила вверх по ступеням. Вскоре
ступеньки стали деревянными, хотя и оставались такими же узкими. Уилл понял,
что они уже в самом дворце.
– Я полагал, что принц Иеясу здесь гость, –
выдавил, задыхаясь, Уилл. Она кивнула.
– Но почему же…
Она вновь замерла и так неожиданно повернулась
к нему, что он едва успел остановиться, хотя в душе проклинал свою
недогадливость.
