И всё же он пошёл за Токугавой, хотя и сам
удивлялся этому. По прибытии их приветствовал принц Хидетада, наследник Иеясу.
Впрочем, не старший его сын; старший умер, а настоящего первенца взял на
воспитание Хидееси. В качестве заложника? Кто знает. Но это свидетельствовало о
той безжалостности, с какой клан Токугава постепенно набирал силу. Теперь
Хидееси умер, Хидеясу вновь встал под знамёна отца, но оставался на
второстепенных ролях. Потому что теперь ему больше не следовало доверять? Как
много тонкостей нужно учитывать здесь.
Он мало считался с мнением принца Хидетады. Но
у принца были тонкие губы и привычка во время разговора смотреть не в глаза
собеседнику, а за его левое плечо. В этом он отличался от своего отца. Трудно
сказать, в чём ещё они были разными. Потому что с каждым днём Уилл убеждался
снова и снова, как мало он знал об этом человеке, так странно взявшем в свои
руки его судьбу. Он даже не был уверен, что принц нравится ему. Если на самом
деле Токугава вознамерился враждовать с принцессой Едогими и её окружением, то
он вполне в конце концов может возненавидеть старика. И в то же время он даже
не подумал отказаться работать на него. Всё же в душе его таился трус. Отказать
Токугаве было немыслимо, это означало почти верную смерть.
Кроме того, оставался ещё Косукэ но-Сукэ. Сукэ
он верил безоговорочно, а тот ещё, очевидно, не нашёл оснований сомневаться в
принце. Сукэ повёл его однажды на прогулку по городу под предлогом поисков
достаточно вместительного склада, куда можно было бы спрятать орудия и повозки
для них, потому что, как объяснил он, шпионаж в Японии был таким развитым
искусством, что они не могли позволить кому-либо узнать истинную цель появления
пушек на берегу. Всем объясняли, что их потом водрузят на стены крепости для
защиты цитадели.
Однако по крайней мере отчасти Сукэ руководила
гордость. Он повёл Уилла посмотреть внешнюю стену. Там действительно была
стена, но для чего её воздвигли? С внутренней стороны тянулись все те же
заболоченные равнины, а до ближайших домов было несколько миль.
– Да, Уилл Адамс, – сказал Сукэ, – все они
смеялись, когда мой господин построил эту стену. Но Эдо будет расти. Эдо станет
первым городом всего мира.
Когда Сукэ говорил с такой убеждённостью,
спорить с ним было бесполезно.
– С императором на троне и регентом в Осаке… В
моей стране такие разговоры назвали бы изменой, – язвительно заметил Уилл.
– Изменить, Уилл Адамс, можно только
императору, а он вне всякой опасности в нашем случае.
– У принца не хватает честолюбия занять
высочайший трон в стране?
– Как же он может это сделать, Уилл Адамс? Это
было бы больше, чем просто измена. Это уже богохульство. Мой повелитель
предпочтёт получить от микадо ничтожнейший символ благоволения, чем владеть
всеми богатствами Японии. Но после микадо нет ни одной должности, которая не
могла бы принадлежать ему, принцу. И более того, он считает – как и все
остальные, – что при отсутствии сегуна страна сползает к анархии, которая
царила в Японии в течение пяти столетий, до прихода к власти господина
Нобунаги. В золотые годы правления Хидееси в Японии был мир, Уилл Адамс. Он
умер лишь два года назад, а на севере уже вспыхнула война. И она разольётся по
всей стране.
– И в то же время ваш господин хочет сместить
сына Хидееси.
– Они были друзьями, Уилл Адамс. Дружба, в
которой было взаимное величие, взаимный талант, взаимное уважение. Но это
уважение выказывалось отцу, а не сыну. Если речь не идёт об императорской
крови, то талант должен почитаться в зависимости от личности человека, а не
богатства или влиятельности его отца.
– Принцесса Едогими говорила, что принц Иеясу
поклялся защищать юного квамбаку до тех пор, пока он не повзрослеет и не сможет
сам управлять страной.
– Берегись принцессы Едогими, Уилл Адамс.
Можешь не говорить мне о ней больше того, что сам захочешь. Я знаю, что такое
женщина и что такое красота. Думаю, что теперь я знаю, и что такое мужчина. Она
выделила тебя и подарила тебе свою красоту, но лучше бы тебе забыть об этом
подарке. Она прижимала тебя к своей груди так, как прижимала бы голубя,
принёсшего известие о каком-то далёком событии. В тот момент, не сомневаюсь,
она любила бы голубя. Но если она вдруг проголодается, а под рукой ничего
больше не окажется, она своими руками ощиплет его и обглодает косточки. Что же
касается происшедшего между принцем и господином Хидееси в последние секунды
его жизни, то кто знает правду? Мой господин признает, что квамбаку отдан на
его попечение, но при условии, что он сам решит – взойдёт мальчик на престол по
достижении подходящего возраста или нет.
Сукэ был зол. Похоже, в Японии преданность
своему хозяину стояла выше всего остального. Но между равными? Хидееси,
наверное, смотрел на Иеясу как на верного сторонника. На скольких даймио
смотрел так же Иеясу без достаточных на то оснований?
И постоянно оставалась в голове мысль, что эти
орудия в один прекрасный день могут быть повёрнуты против замка в Осаке. Но,
приходила тут же другая мысль, они смогут сделать это, только если он будет
рядом с пушками, он сможет как-нибудь помочь тем, в замке.
И ещё ему повезло, что он был занят от зари до
зари. В отличие от других. Сейчас было неприятно даже думать о «Лифде» и его
команде. Принц сдержал слово, и пятьдесят тысяч золотых брусочков – японцы
называли их «кобан»– были доставлены голландцам. Квакернек хотел сохранить
деньги в общем котле для закупки пищи и одежды и, что важнее всего, для
подготовки корабля к возвращению в Европу. Команда не согласилась с этим и
настояла на немедленном разделе денег. Теперь члены экипажа разбрелись по всему
Эдо, наливаясь сакэ и познавая прелести японских спален. Конечно, у него не
было никакого права осуждать их, потому что он и сам предавался этим радостям.
И, конечно, он был вынужден признать наличие некоей методичности в этом
безумии: вряд ли кораблю позволят выйти из Эдо в ближайшее время, во всяком
случае, с оружием и снаряжением. А кто наберётся храбрости отправиться в
обратный путь без единого орудия на борту?
Но теперь они не выйдут в море. Только не эти
люди. Ни один человек, когда-либо державший в объятиях японскую женщину.
Точнее, побывавший в её объятиях. Даже Мельхиор превратился в настоящего
дебошира. Исключение составлял Якоб, остававшийся на корабле. Он мерил шагами
палубу, осматривал растущий город и беспокойное море, суетился и старел день
ото дня, хотя все невзгоды их путешествия из Амстердама не добавил ни единого
седого волоса в его шевелюре, ни одной морщины на лице. Тогда он был похож на
стальную пружину, и ответственность руководителя не давала ему расслабиться.
