Боже милостивый, думал он, что со мной
происходит? Почему я взмок? Почему я вновь погружаюсь в мечты? Почему мне
хочется ударить её, пнуть её ногой, царапать, кусать её? Неужели не бывает
любви без рабства? Где же тогда нежные слова любви, ласки, легчайшие
прикосновения, – если всё это правда? Неужели оболочка религии, религиозный
барьер необходимы для защиты здоровья и силы?
Он опустился на колени меж её ног, чтобы взять
свою невесту.
Глава 4
Галера ткнулась носом в песок, гребцы
вскочили, чтобы вытащить её на берег; подальше от волн. Уилл Адамс тоже навалился
плечом на корму, помогая усилиям остальных, а Кейко на носу подавал им команды
своим резким высоким голосом. Да, они были отличным экипажем, слаженным. И они
верили своему господину, Андзину Миуре. Он командовал ими и работал вместе с
ними. Кроме того, в море с ним не сравнится никто.
Жарко. Солнце висело прямо над домом,
заставляя воду залива нестерпимо искриться. На другой стороне бухты чётко
различались дома и то – настолько ясным был день. А у причала, на якоре, – его
корабль «Усилие». Маленький гордый кораблик, конечно, ни в какое сравнение не
идёт с тем, что строится сейчас на верфи. Строится этими людьми, а задуман и
создан вот этим разумом. Как и все остальные, он был одет только в набедренную
повязку, а кимоно, зашагав к дому, он перебросил через плечо. Он устал, но это
была приятная усталость, усталость удовлетворения.
– Мой господин – Кимура исполнил коутоу. Он со
всей серьёзностью относился к своим обязанностям слуги и оделся в свой лучший
наряд, несмотря на жару. – Добро пожаловать в Миуру.
– Поднимись, Кимура. – Уилл похлопал его по
плечу, шагая мимо. Японских формальностей он не мог придерживаться
сколько-нибудь длительное время. Он направился к дому. Его сердце забилось
быстрее? Да. Он с нетерпением ждал возвращения к своей собственности. Всей
своей собственности.
Ворота распахнулись, самурай поклонился:
– Добро пожаловать в Миуру, мой господин.
Внутри куча ребятишек – детей Кимуры и Кейко,
самураев и крестьян – ожидала его, припав к земле в коутоу. Они видели, как
галера пересекала залив. Здесь была и Асока, молодая служанка. Она лежала,
обнажённая, поперёк бревна, покоящегося на двух врытых в землю кольях. Хотя
кожа её была чиста, лицо её, полускрытое распущенными чёрными волосами,
исказилось от прилившей крови и в не меньшей степени – от жалости к самой себе.
Она повернула голову в сторону Уилла.
– О Боже, – сказал Уилл. – Кто это сделал? –
Девчонку привязали сюда по распоряжению госпожи Сикибу, мой господин, – ответил
Кимура. – Но её наказание отложили до вашего возвращения.
– Господи Боже, – повторил Уилл и взбежал по
ступенькам. Кимура поспешил за ним:
– В доме гости, мой господин Миура. Из Эдо.
Голландцы – Мельхиор Зандвоорот и Якоб Квакернек.
– Якоб? И Мельхиор? Где? – Они так часто
обещали приехать! И надо же – приехать в такой момент.
– Они ожидают вас, мой господин Миура, –
ответил Кимура. Уилл взошёл по ступенькам на крыльцо, сбросил сандалии,
позволив служанке обуть его в домашние тапочки. За её спиной в низком поклоне
согнулась Сикибу. Сикибу – прекрасная. Сикибу – послушная. Он ощущал
удовольствие, просто глядя на неё, – какое ощущает человек, вытащив из ножен
отличный клинок или стоя на мостике прекрасного корабля и зная, что он
мгновенно послушается руля, поплывёт туда, куда его направишь, с нужной тебе
скоростью, был бы попутный ветер. Как она молода, как хрупка! И в то же время
как сильна. Теперь он знал это. Ей приходилось уже демонстрировать ему свою
силу.
Но уже не Сикибу – смеющаяся. Смех исчез с
замужеством. Теперь она была серьёзна, внимательна. Не только к его капризам, к
его страсти касаться её языка своим, иногда опускаться на неё сверху во время
занятий любовью, не упуская, правда, случая опробовать более японские и более
разумные способы таких занятий. Но и потому, что она была достаточно умна и не
могла не понять – их отношения не стали ещё браком. Они оставались любовниками,
но слишком часто его мысли находились где-то в другом месте. И тем не менее она
уже носила его ребёнка. Пока это не было заметно внешне, ведь её живот под
кимоно туго перетягивала, по местному обычаю, полотняная лента. Но она уже
знала и была так же заразительно счастлива, как и во всём, что касалось их
обоих.
Так чувствовал ли он угрызения совести, глядя
на неё? Или он уже удовлетворил все свои желания, не находившие выхода все
сорок лет его жизни? Он использовал её как продолжение самого себя, ища сначала
искру женственности, отсутствовавшую в его первой жене, и потом удивляясь её
неизменной уступчивости, её торжественной серьёзности. Вот уж действительно,
быть женатым на Сикибу – значит жить в аду. Но в этом аду дьяволом был он. Он
взял её за руку, обнял, приподняв в воздух. Она смотрела ему в глаза, подставив
лицо для поцелуя, приоткрыв губы. Слуги ждали, наклонив головы. Они не понимали
такого европейского приветствия. Возможно, они не хотели понимать его. Они
считали его бесстыдным, как европеец посчитал бы бесстыдной церемонию омовения.
Интересно, Сикибу тоже до сих пор считала его бесстыдным? Он коснулся языком её
языка, сжал её руку. Наплевать на японские формальности.
– Вода для купания готова, мой господин, –
прошептала она.
– Кимура сказал, что мои друзья здесь.
– Да, мой господин, они ожидают вас.
– Тогда я пойду к ним.
– Но, мой господин… – Её руки лежали на его
голых плечах. Она провела ими по его рукам, прежде чем отстраниться, и
посмотрела на пот, оставшийся на ладонях.
– Они мои старые друзья, Сикибу. Они видели
меня и не таким грязным. Где они?
– Во внутренней комнате, мой господин. – Она
взглянула на низкий столик, где ждали бутылочка сакэ и чашка. Всегда, когда он
возвращался с той стороны залива, они вместе выпивали по чашке.
– Сейчас, Сикибу, – сказал он. – Я хотел бы
узнать, что там с той девушкой.
– Она украла, мой господин. Брошь.
– И давно она вот так привязана?
– С рассвета, мой господин.
– Шесть часов?! Боже мой, по-моему, она уже
понесла достаточное наказание.
– Пока что она вообще не понесла никакого
наказания, мой господин. Она ожидает вашего решения.
