– Тогда пусть её развяжут. – Сикибу –
послушная. Гибкая тростинка со стеблем из стали. Её лицо оставалось
бесстрастным, взгляд был все так же внимателен. Но намёк вполне ясен. Она хочет
быть хозяйкой в своём новом доме. И он должен помнить об этом. Как всё-таки
мало он знал этот народ! Он вздохнул.
– Хорошо, Сикибу. Шесть ударов палкой.
– Я сказала ей, что она получит пятьдесят, мой
господин.
– Пятьдесят? Боже, Сикибу!
– Если бы её отдали под суд, мой господин, она
бы рассталась с головой. Уилл заколебался. Как безмятежно её лицо, как хрупко
тело, как послушны руки и ноги! И как твёрд характер.
– Хорошо, – сказал он. – И закончи побыстрей.
– Конечно, мой господин. Вы поможете мне?
– Я должен встретиться с друзьями. – Он
поспешил мимо неё, прошёл во внутреннюю комнату и застыл в удивлении, Якоб и
Мельхиор, одетые в европейское платье, сидели на циновке, попивая сакэ.
Выглядели они так же неуклюже, как и в их последнюю встречу. Завидев его, они
вскочили.
– Уилл! – закричал Якоб. – Боже мой, ты
выглядишь настоящим Самсоном!
– Точно, – подтвердил Мельхиор. – Тебе идёт
быть японцем, Уилл. Вернее, Андзин Миура.
Уилл обнял обоих одновременно.
– Мне кажется, вы просто ревнуете, друзья мои.
– Да, действительно, – согласился Якоб. – Нас
провела сюда твоя жена. Очень красивая молодая женщина.
– Благодарю тебя. Вы, конечно же, не
откажетесь пообедать со мной. А может, останетесь погостить? Мне столько нужно
обсудить с вами! И ещё больше – показать вам. Вы поедете со мной на ту сторону
залива, посмотрите корабль, который я строю. Он почти готов к спуску на воду.
Со двора донёсся удар палкой, за ним другой.
Гости повернули головы на звук, но тут же забыли о нём.
– Мы слышали о твоих проектах, – сказал Якоб.
– И желаем удачи. И пообедаем с тобой с удовольствием, Уилл. Но мы должны
отправиться в дорогу завтра утром. Мы отплываем из Нагасаки через неделю.
– Отплываете? – Уилл изумлённо уставился на
них, потом нахмурился и сел на циновку. Бутылка сакэ была пуста, И он хлопнул в
ладоши. – Объясните, что это значит.
Вопль агонии нарушил ритмичные звуки ударов
палки. Боже мой, подумал Уилл. Я весь взмок, а моё орудие, похоже, сделано из
железа. А Сикибу? Её лицо будет таким же бесстрастным, как всегда.
Оба голландца тоже сели. Уилл налил сакэ
Мельхиору, Мельхиор – Якобу, а Якоб – Уиллу. В этом они все превратились в
японцев.
– Дело вот в чём, Уилл, – начал Якоб. – Принц
разрешил нам покинуть Японию. Больше того, он настаивает на этом. – Он говорил
об этом больше года назад. Я думал, он отложил этот проект. Мельхиор покачал
головой:
– Принц хочет, чтобы мы доставили в Голландию
письмо. Он крайне недоволен португальцами. Уже несколько лет они не присылали
кораблей, а священники настраивают людей против него. Хуже того – говорят, они
стали желанными гостями в Осаке, у этого мальчишки Хидеери.
– Это рассердило принца, – объяснил Якоб. – В
то же время он понимает, что торговля с Европой выгодна для его народа. Поэтому
он обратился к нам. Именно поэтому мы пришли сюда, Уилл.
– Он просил что-нибудь передать мне?
– Нет, ничего. Ты слишком дорог для него,
Уилл. И слишком важен. Об этом хорошо известно в Эдо. А ревнуем не только мы –
хочу, чтобы ты знал это, Уилл. Но мне пришло в голову, что ты захочешь передать
письмо в Англию.
– Да, – сказал Уилл. – Конечно, я напишу
письмо. По крайней мере, мастеру Диггинсу. Здесь хватит рынка и для английских
кораблей.
Голландцы переглянулись:
– Мы имели в виду госпожу Адамс.
Уилл подлил сакэ. Боже милостивый, подумал он,
неужели я так основательно позабыл мою жену, мою дочь? Но у меня есть жена, она
ждёт во дворе. Самый очаровательный ребёнок на свете. Не была ли когда-то и
Мэри для него самым очаровательным ребёнком? И не оставалась ли Деливеранс до
сих пор таким ребёнком? Деливеранс сейчас молодая девушка, ей лет пятнадцать.
Наверное, ростом она пошла в отца, а волей, конечно, в мать.
Удары во дворе стихли, и единственным звуком
было всхлипывание девушки.
– Конечно, я напишу и Мэри, – сказал он.
О чём ты пишешь жене, которая больше не
существует для тебя? Пишешь «дорогая жена», потому что именно так и положено
писать в письме. А дальше сидишь и грызёшь перо. Потому что слишком долго ты не
писал по-английски, и слова, да и сами буквы, кажутся тебе странными и чужими.
О чём ты пишешь матери своего ребёнка, когда
другой ребёнок ожидает тебя за стеной – ребёнок других родителей, но в чреве её
зреет твоё собственное семя. Писать – значило снова войти в тот грешный мир,
который он оставил за плечами. Мир гнусности и страха, мир преступлений и
наказаний. А в этом мире ему бояться, значит, нечего? Нечего – самураю,
следующему за золотым веером. Даже месть Тоетоми не достанет его здесь.
Тихий шорох вернул его к действительности. В
дверях стоял Мельхиор Зандвоорт, завернувшись в спальное кимоно.
– Заходи, Мельхиор. Заходи. Это очень трудная
штука.
– Я тоже так думаю. – Мельхиор уселся перед
ним. – Хочешь, я объясню им всё?
– Нет, – ответил Уилл. – Объяснять тут нечего.
Во всяком случае, невозможно объяснить это ей. Я просто говорил себе, что она
исчезла. Навеки. Я до сих пор говорю это себе. Это будет письмо с того света.
Нас наверняка считают мёртвыми, и она наверняка вышла снова замуж. Возможно,
мне лучше вообще не писать. И всё же… Я хочу, чтобы она, и все мои друзья, и
даже враги в Англии – чтобы все знали, что моя жизнь не закончилась поражением.
– Я передам им это, Уилл, – пообещал Мельхиор.
– Я не сомневаюсь в тебе, Мельхиор; но поймут
ли они? Что они знают о Японии – там, в Лаймхаузе? И даже в Уайтхолле. Захотят
ли они узнать что-то о том, чего никогда не поймут?
Он начал писать, быстро и ожесточённо.
– Так о чём же ты пишешь?
– Я пишу о нашем путешествии, – ответил Уилл.
– Я думаю, это верней всего. Это, может быть, пригодится тем, кто последует за
нами.
