– Исида Норихаза – мой гость. Я уничтожил его
отца и теперь притворяюсь, что подружился с сыном. Ничто на свете, Уилл, ни в
коей мере не должно навести Осаку на мысль, что я затеваю что-то против них.
Никто в Осаке не должен иметь ни малейшего повода для враждебности. Кроме того,
Уилл, если они ненавидят меня, подумай, как же они должны ненавидеть тебя. Они
будут стремиться уничтожить тебя, а я этого не перенесу. А теперь иди спать,
Уилл, и зайди ко мне завтра утром, прежде чем уедешь.
Какой жёсткий пол, какая душная ночь. Надо бы
ему сейчас быть дома, в Миуре, спать рядом с Сикибу, ощущать её рядом,
чувствовать нежность плеча, вдыхать аромат её тела. Знать, что в ней – его
ребёнок.
Но сейчас он не смог бы коснуться её, даже с
той осторожной нежностью вместо страсти, которой требовала её беременность. Эта
девчонка Асока оставалась постоянной занозой в его совести, хотя она сама,
казалось, не затаила зла на своих хозяев.
Да, какой напрасной и даже преступной
оказалась эта поездка. И как мягок упрёк Иеясу. Вот уж действительно, он самый
везучий из людей, и в то же время какое-то проклятие постоянно толкает его в
пучину событий, всё ближе к пропасти. Но именно этот поиск приключений привёл
его в Японию. Тут была какая-то загадка. Вся жизнь – загадка. Но оставались
кое-какие факты, от которых не уйти. Тоетоми и Токугава готовятся ко второй и,
наверное, окончательной схватке, и он сделал свой выбор. Свой выбор он сделал
пять лет назад. Теперь отступать поздно.
Какой жёсткий пол. Какой высокий потолок. Он
неподвижно лежал на спине, уставившись в темноту. Сегодня ему не уснуть. Или,
может быть, он уже спит? Комната была какая-то странная. Долгое, ужасающе
бесконечное мгновение она двигалась слева направо, потом обратно. На его глазах
потолок разломился на две половины, и обломок лакированной доски ударил его по
лицу. Он вскочил, но тут же его отбросило в сторону. Добравшись до наружной
стены, он услышал титанический гром. Он приник к стене, присев на корточки, и вовремя,
– остаток потолка рухнул вниз, и остальные потолки над ним – все они обрушились
внутрь башни, в которой он имел несчастье спать.
Пола тоже больше не было, и он полетел куда-то
вниз, сильно ударился плечом, услышал треск кимоно. Он обнаружил себя стоящим в
дымной темноте. Пыль покрывала его лицо, забивала ноздри, ела глаза. И было
тихо. Какое-то мгновение было абсолютно тихо – во дворце, в Эдо, может быть, во
всей Японии. А потом начался шум, но все ещё приглушённый. Грохот рушащихся
стен, внезапный визгливый вскрик где-то рядом в темноте, так же внезапно
оборвавшийся. И теперь, когда он наконец обрёл способность ощущать, он
почувствовал запах гари и жаркое дыхание пламени. Уилл, задыхаясь, рванулся
сквозь тьму, отбрасывая обломки со своего пути. Споткнулся о валяющейся
стропила и вдруг полетел в какую-то яму. Мгновение, показавшееся ему вечным, он
скользил и скользил вниз, в самый ад. Его разум разрывался от страха, что это
трещина в земле, которая вот сейчас закроется снова, похоронит его навеки. Но
земля больше не качалась. В движении были только люди и людские творения. Там,
где они могли двигаться.
Он свалился в воду, и вода была горячей.
Сверху и вокруг виднелось беспорядочное нагромождение огромных камней, раньше
тщательно пригнанных друг к друг. Внутренний ров с водой. Каким-то чудом он
вывалился из башни и скатился по парапету. Он побрёл вперёд, преодолевая
сопротивление воды, пока не наткнулся на что-то, плавающее по поверхности.
Что-то мягкое, в кимоно. Мужчина или женщина? Сукэ или Кейко? Сам сегун? Может
быть, вся страна была уничтожена за эти несколько незабываемых секунд?
Он рванулся в сторону, преследуемый облаком
дыма, и вскоре выбрался на другой склон рва. Здесь он впервые взглянул вверх.
Небо было всё таким же чистым и звёздным, с уже начинающей алеть полоской на
востоке. Но он не хотел наступления дня. Днём глазам откроется слишком страшная
картина.
Он взбирался на валуны, падал в ямы. Ров
остался позади, и он бродил наугад, гонимый дымом, потрескивающим пламенем
пожарищ. Гонимый криками и стонами раненых, мольбами о помощи, гневными воплями
отчаяния и смятения. О гуманности и человеколюбии сейчас просто не
вспоминалось. Землетрясение отрезало всё это, оставило его разум в пустоте, его
самого в пустоте.
Он побежал по неожиданно чистой дорожке,
мосту, по обеим сторонам которого зияла бездна. Внешний ров? Или улица? Он не
знал. Но теперь уже было достаточно светло, чтобы видеть. Видеть что?
Гигантскую свалку, груды развалин. Миля за милей – мусор, торчащие из него
обломки досок, клочки лакированной бумаги, гонимые порывами ветра, иногда
попадались отдельные уцелевшие стены, словно какие-то гротескные доисторические
развалины. Будь сейчас день, он мог бы увидеть море через весь город. Но была
ночь. Новые и новые клубы дыма закрывали синеющее небо, не давали дышать.
А теперь появился и звук. Низкий, мощный рёв
поднимался над поверженным городом, издаваемый миллионом глоток, оплакивающих
горе и катастрофу, постигшие их. Миллионом, но не всеми жителями города. Уилл
осторожно пробрался сквозь развалины, уворачиваясь от падающих брёвен, разбитых
деревьев. И обходя мертвецов. Потому что имя им было легион, и многие расщелины
полнились кровью. Ни разу после Секигахары не видел он такой бойни и не
чувствовал смрада такой бойни, хотя настоящий смрад ещё не поднялся над этой
кровавой баней. И в Секигахаре все они были закованными в броню воинами,
стремящимися убить и готовыми умереть самим. Здесь же были дети – жалкие
свёртки в крошечных, красивых ночных кимоно, рука здесь, голенькая ножка там, и
слишком много женщин, неподвижных холмиков растрёпанных чёрных волос, незрячих
глаз, уставившихся на восходящее солнце.
Эдо был, и Эдо не стало. Всего Эдо? Он,
спотыкаясь, пробирался вперёд и вперёд, влекомый инстинктом, стремящийся к
единственной цели, которая манила его. Потому что где все эти микадо и сегуны,
короли и императоры, армии и амбиции, прошлое и будущее, – где всё это, в такой
день? Только мужчина и женщина – вот что оставалось незыблемым. И ещё
настоящее. И представить эту вечную красоту изуродованной грудой мяса и костей
под обломками какого-нибудь дворца – это просто немыслимо. Её нужно увидеть,
узнать о ней хоть что-нибудь. Чтобы спасти? Он оставался романтиком. Романтиком
с комплексом вины. Почему бы землетрясению, оставив в живых Магдалину, не
уничтожить её окружение, Исиду Норихазу?
Он шагал, карабкался, спотыкался, полз на
четвереньках, инстинктом моряка всё время оставляя солнце полевую сторону,
подсознательно определяя расстояние до цели. Он не обращал внимания на крики о
помощи погребённых под горящими развалинами, крики боли, крики отчаяния. Стена
дома обрушилась ему на голову, но он отмахнулся от неё, как от бумажной.
Впрочем, такой она и была. Пот градом струился по телу, и он сбросил кимоно,
оставшись лишь в набедренной повязке. Он спешил сквозь утро, без оружия, словно
какой-нибудь ита, бегущий по своим недочеловеческим делам.
