Её рука поднялась, коснулась на мгновение его
щеки, потом снова бессильно упала. Она, казалось, забыла о своей наготе.
Забыла? Или ей все равно?
– Ни один мужчина никогда не говорил мне
такого, – сказала она.
– Тогда скажи, что ты не сердишься на меня.
– Сердиться на тебя. Уилл? Как я могу
сердиться, когда ты стольким рискнул ради меня? Ты ведь спас мне жизнь. Но мне
страшно за тебя. То, что ты сделал сегодня, назад не воротишь.
– Почему, Магдалина? – Он схватил её за руку.
– Эдо разрушен. Полностью. Взгляни вокруг. То, что ты видишь, – лишь малая
толика общего. Город исчез. Может быть, вся цивилизация в Японии исчезла.
Теперь не время беспокоиться о других. Других просто не осталось. Есть только
мы.
Она покачала головой:
– Землетрясение бывали и раньше, Уилл. И будут
снова. Здесь, в Японии, мы всё время восстанавливаем наши города. Почему,
по-твоему, наши дома такой лёгкой конструкции? Через год Эдо снова будет стоять
как ни в чём не бывало.
Её рука безвольно покоилась в его ладони. Она,
конечно, отдастся. Он мог бы распластать её на земле и насиловать до полного
изнеможения, хотя даже она сама не назовёт это насилием. Но хотел ли он этого?
Не подчинилась разве Сикибу, обострив тем самым ещё больше его отчаяние?
– В таком случае давай отвернёмся от Эдо,
Магдалина. Давай повернёмся спиной ко всей Японии. Мы – чужие в этой стране. Мы
другой крови, другой культуры. Даже ты, Магдалина. Твои европейские предки
слишком сильно говорят в тебе. Идём со мной. Я найду корабль, и мы отправимся в
плавание. Ты и я, Магдалина. Вместе мы бросим вызов всему миру. Если ты будешь
рядом со мной, меня не испугает никто и ничто на свете. Я проведу корабль
обратно через океан, если потребуется.
– Уилл, – сказала она. – Уилл. Мы погибнем.
– Значит, ты так боишься смерти? Она покачала
головой.
– Но перед смертью ты возненавидишь меня. Да,
ты полон страсти ко мне. Я уже сказала тебе – я польщена. Я никогда не
встречала такого мужчину. Никто в Японии не встречал такого мужчину. То, что ты
захотел моё тело, – величайшая честь, которая может пасть на меня. Но это лишь
любовь к моему телу. Ты возненавидишь меня за то, что я разрушила всё, что для
тебя дорого. А это будет так, если я поеду с тобой.
– Нет, – возразил он. – Нет. Неужели ты не
понимаешь? Да, я хочу твоего тела. Я мужчина. Но любовь мою к тебе нельзя
свести к простому физическому соединению. Я клянусь тебе, Магдалина.
– А твоя жена? Твоя семья? Твои крестьяне и
слуги? Что станет с ними?
Боже милостивый, а мой нерожденный ребёнок?
Какое безумие обуяло меня сегодня?
Его пальцы раскрылись, и её ладонь
выскользнула. Но по-прежнему она стояла перед ним на коленях, нагая, маня его
каждой складкой своего бесконечно прекрасного тела.
– Что ты хочешь от меня?
Она вздохнула. Её грудь приподнялась,
наполнившись воздухом, и снова опала.
– Никто не может повернуться спиной к своему
долгу, Уилл. А самурай – меньше всех прочих.
– Будь прокляты самураи, – проговорил он в
сердцах. – Будь прокляты все эти кодексы чести. Что значит честь там, где речь
идёт о любви?
– Мужчины должны жить согласно чести, –
ответила она. – Иначе любовь тоже становится бесчестной.
Он кивнул, медленно-медленно. Она тоже была
достаточно молода, чтобы быть его дочерью, но достаточно мудра, чтобы стать его
учителем. Он встал, глянул сверху на рыжеватую копну её волос.
– По крайней мере я минуту подержал тебя в
объятиях. Она подняла голову и посмотрела на него снизу вверх. Потом вдруг
быстро обняла его ноги, уткнувшись лицом ему в колени.
– Пусть боги простят меня, – прошептала она. –
Но я тоже мечтала. Слишком долго.
Солнце жгло с безоблачного неба. Было похоже,
что боги, взяв землю в руки и добродушно встряхнув её, теперь хотели
исследовать скрупулёзно, тело за телом, полученные результаты. Возможно, они
сейчас злорадствовали над все ещё бурлящими водами залива Эдо, над выброшенными
на берег джонками и сампанами, над мостами, которых больше не было, над реками,
изменившими свои русла, над ушедшими в пучину деревнями и поднявшимися над
равниной горами. Над кучами трупов и обезумевшими животными. Над Эдо,
превратившимся в груду мусора. Но исследовать Эдо было непросто. Город был
затянут густой пеленой. По большей части она состояла из пыли, клубящиеся в
неподвижном воздухе. Но немало тут было и дыма. Эдо горел.
Эдо горел. Но имело ли это какое-то значение?
Дым плыл над садом, ел глаза и снова выдувался лёгким морским бризом. Какое это
имело значение?
И ещё Эдо шевелился – люди осознавали, что
удар закончился, а они остались живы, тогда как их жены, дети, друзья лежали
мёртвыми. Но в саду это вообще ничего не значило. Под сплетёнными ветвями
рухнувших деревьев были уединение, и влажная зелёная трава, и ощущение только
своей плоти и продолжения своей плоти. Что происходило за стеной шелестящей
листвы, кто мог выкликать их имена со страхом или ненавистью в сердце – всё это
было так же не важно, как уносимый ветром дым.
В саду не было пищи, но была вода, сочащаяся
из разрушенного родника. Вода была нужна – для многого. Для питья, конечно. Они
просто иссушили друг друга. Когда он впервые потянулся к её губам, она
посмотрела на него такими же расширившимися глазами, как когда-то Сикибу, но её
бабушка рассказывала, что её муж, дед Магдалины, тоже хотел от неё этого, и она
охотно сдалась. Потом она воспользовалась языком более по-японски – чтобы
исследовать его тело, его подмышки, его живот, его бедра, подвергнуть его
сладкой пытке, дразня его плоть, быстролётными движениями, крутясь и извиваясь,
подносить свои руки и ноги, свой живот, свои ягодицы к его губам, тут же
отстраняясь, прежде чем он мог завладеть ими. Вот уже действительно, вода нужна
была для питья.
