– Мой господин, ваши слова совсем уничтожили
меня. Если бы вы смогли понять… Когда я проснулся от того, что земля заходила
ходуном, когда я увидел кошмар, в который превратился Эдо, я подумал, что
наступает конец света, и поэтому не думал ни о чём, кроме своей любви к этой
женщине. Я всё ещё люблю её. Я всегда буду любить её. Я не прошу простить меня,
не прошу милости. Я только хочу, чтобы вы поняли.
– Понять, Уилл, несложно для любого умного
человека. Простить – это совсем другое. – Его взор, казалось, держал лицо Уилла
в тисках. – Я не хочу больше видеть тебя, Андзин Миура. Я предпочту вспоминать
о тебе, когда ты понадобишься. Для тебя останется только твой долг – в Миуре,
перед твоей семьёй, на строительстве корабля. Это землетрясение наверняка
встряхнуло весь Хонсю. Если корабль уничтожен, берегись. Мои люди перевяжут
твою рану, ты отправишься на юг и останешься там до конца своих дней. – Из-за
пояса он вытащил принадлежащий Уиллу «Рассекатель воздуха». – И возьми вот это.
Самурай, шляющийся по улицам без оружия, недостоин своего положения среди
мужчин.
Миура не изменилась, её деревянный забор все
так же крепок, её берега не потревожены землетрясением на севере. А её
обитатели?
Ворота распахнулись перед хозяином и
сопровождавшими его воинами Токугавы. Самураи ждали его сразу за воротами,
чтобы выполнить коутоу, их жёны и дети – во дворе. И Кимура.
– Добро пожаловать домой, мой господин, –
сказал Кимура.
– Печальные времена настали.
– Приготовь мне галеру, Кимура. Немедленно. Я
должен побывать в Ито, убедиться, что с кораблём всё в порядке.
– Если мои слова успокоят моего господина, –
произнёс Кимура, – я сам побывал в Ито и вернулся только вчера вечером. Там
толчок тоже был несильным. Корабль не пострадал.
– Слава Богу хоть за это. А моя жена?
– Ждёт вас в доме, мой господин. – Кимура
окинул взглядом лучников. – Кейко не вернулся?
Два самурая были хорошими друзьями.
– Увы, Кимура, его не нашли после толчка. Но
беспокоиться не о чём – помещение, где он спал, пострадало лишь чуть-чуть.
Находившиеся там говорят, что видели, как он вышел куда-то, – наверное, пошёл
разыскивать меня. Его найдут, как только в городе восстановится порядок, можешь
быть уверен. Хотя, узнав о моём отъезде, он уже наверняка отправился сюда. Я бы
остался и разыскал его сам, но принц хотел, чтобы я выяснил судьбу корабля.
Он поднялся по ступенькам, миновал
коленопреклонненых служанок, вошёл в дом. Сикибу тоже ждала его на коленях
рядом с низеньким столиком, на котором стояли бутылка сакэ и чашка. Сикибу –
верная. Сикибу – верящая.
– Добро пожаловать домой, мой господин.
Она приоткрыла губы, ожидая. Но сегодня он не
мог заставить себя поцеловать её. Он медленно, морщась от боли, опустился на
колени и налил себе сакэ. Одним глотком осушил чашку, налил ещё, протянул ей.
Что сказать? Что сделать? Наверное, лучше всего не говорить и не предпринимать
ничего, позволить времени сыграть свою роль, понадеяться на её неведение о
случившемся. Она ведь могла быть и Сикибу – непреклонной, Сикибу – гневной.
Сикибу отхлебнула, поставила чашку на стол.
Нагнувшись к нему, она развязала пояс и распахнула на нём кимоно. Он слышал,
как она ошеломлённо вздохнула, увидев рану. Её неведение о случившемся? Это
Япония, а новости здесь путешествуют быстрее птицы.
– Вы должны лечь, мой господин, – сказала она.
– Позвольте мне промыть вашу рану и перебинтовать её. У меня есть мазь,
предохраняющая от нагноения.
– Сикибу…
Хлопком ладоней она вызвала служанку.
– Приготовь господину горячей воды для
омовения, – приказала она. – И побыстрее.
Девушка поклонилась и вышла.
– Сикибу, – позвал он.
Она поклонилась, почти коснувшись лбом пола.
– Я принесу мазь, мой господин.
Она собиралась встать, но он поймал её за
руки.
– Подожди.
Она посмотрела на него – лицо, как всегда,
насторожённое. Или насторожённое больше обычного.
– Я сожалею о том, что произошло, – начал он.
– И я хочу, чтобы ты это знала, Сикибу.
Она ждала, потому что он был её господином. Но
в глазах её не было прощения.
– Я думал, что пришёл конец света, – начал он.
– Я не знал раньше о землетрясениях. Я не мог представить, что можно выжить
после такого удара. А эта девушка… Я любил её, Сикибу, до того, как полюбил
тебя. Поверь, теперь я люблю только тебя. Я не могу представить себе свою жизнь
без тебя. Но она была в Эдо. И Эдо погиб. И я пошёл искать её, и нашёл. Скажи,
что ты понимаешь меня, Сикибу.
– Если мир погиб, мой господин, то и Миура
тоже. – Как темны её глаза. Как мало он знал её. Так же, как и Магдалину. Какие
мысли, какие чувства скрывались в этой чудесной маленькой головке, спрятанной
за этими замечательными глазами? – Я прошу у тебя прощения, Сикибу. Мне нужно,
чтобы ты простила меня. Своим глупым поступком я подвёл многих друзей, потерял
уважение самого принца. Теперь я так же одинок в Японии, как в тот день, пять
лет назад, когда я впервые ступил на её берег. И в тот день я думал, что ты,
Сикибу, – мой друг. Я умоляю тебя простить меня, снова подарить мне свою
дружбу.
– Кто я такая, чтобы прощать своего господина?
Я всего лишь ваша жена. Я стою здесь, готовая выполнить любой ваш приказ,
сейчас и всегда. Я ношу вашего ребёнка под сердцем. Вы не должны опускаться до
того, чтобы просить прощения у собственной жены.
Что сказала тогда Магдалина? Разве избить свою
жену – не привилегия мужчины? Он никогда даже не думал о том, чтобы поднять
руку на Сикибу, и никогда не сделает этого, в этом он был уверен. Но Магдалина
имела в виду нечто большее, и Сикибу тоже попыталась сейчас ему это объяснить.
Это был мир мужчин. И женщины могли только подчиняться. Но он не хотел, чтобы
законы этого мира касались их двоих. И сейчас в особенности.
– Сикибу… Она поднялась:
– Я должна принести мазь, мой господин, иначе
рана загноится.
Он позавтракал фруктами, миской риса, запив
все двумя чашками горячего зелёного чая. Сикибу прислуживала собственноручно,
стоя рядом на коленях. Перед этим она лично наблюдала за его омовением и сама
сменила повязку на его ране. Она проделывала это ежедневно со дня его
возвращения, как она наблюдала за его омовением и прислуживала при трапезе
ежедневно со дня их свадьбы.
Она поклонилась:
