Рядом, словно чертик из коробочки, возник бравый матрос в
том же тропическом исполнении. Лейтенант-коммандер, не меняя выражения лица,
показал в сторону Мазура (именно что в сторону, а не прямо на него):
– Позаботьтесь о нашем госте.
И отвернулся к борту, сочтя свою миссию оконченной, а долг
морской вежливости – полностью выполненным. Решив держаться в том же стиле – и,
например, обойтись без всяких горячих благодарностей вслух – Мазур направился
вслед за провожатым. Они пересекли палубу, спустились по трапу.
Мазур практически не смотрел вокруг. Ему было почти что
скучно. О фрегатах этого типа он мог и сам рассказать немало – водоизмещение,
мощность силовой установки и ее технические характеристики, численность
экипажа, скорость, дальность хода и все прочее... Словно столкнулся вживую с
человеком, которого до того знал по отличным фотографиям. Конечно, это чуточку
щекотало нервы – знали бы найденные бритты, кого пригрели на груди – но
особенно предаваться эмоциям не следовало: не к теще на блины пришел, ухо
следовало держать востро...
Матрос привел его в чистенькую четырехместную каюту, ничем
особенным не отличавшуюся от тех, к каким Мазур привык. Разве что здесь на
переборке красовалось не мене дюжины выдранных из журналов для мужчин голеньких
красоток. Разболтались они тут, подумал Маузр, присаживаясь на койку согласно
приглашающему жесту провожатого. У нас бы за подобные вольности все огребли бы
по полной программе, включая командира...
– Сэр, вы уж, пожалуйста, отсюда никуда не выходите, –
сказал матрос без малейшей надменности, но непреклонно.
– Вот фокус, – сказал Мазур. – Меня арестовали,
что ли? Это за что? Ничего вроде не натворил...
– Здесь военный корабль, сэр, – не моргнув глазом,
пояснил матрос. – А вы, как бы это сказать, лицо совершенно постороннее.
Железные правила и все такое...
Он лихо отдал честь и вышел. После короткого раздумья Мазур
поступил так, как и полагалось всякому нормальному австралийцу: подошел к
переборке и принялся вдумчиво разглядывать девиц, улыбавшихся ему кто
застенчиво, кто блудливо.
Дверь распахнулась – ну, разумеется, в армии, как и на
флоте, стучаться не принято, тут вам не деликатная гражданка. Мазур без всякой
поспешности отвернулся от голых девиц. И узрел очередного офицера,
сублейтенанта, немногим старше его самого.
Э т о т выглядел совершенно непохожим на того
вяленого карася, что встретил на палубе Мазура. Он улыбался во весь рот
простецки и откровенно, он с первого взгляда казался простягой, рубахой-парнем,
у него был незамутненный особой работой мысли, почти детский взгляд...
Мазур мысленно подобрался и скомандовал себе боевую тревогу.
Все дело в этом младенческом взгляде и простецкой внешности. Знал Мазур одного
такого простеца с детскими глазами – Константина Кимовича Самарина, по кличке
Лаврик. Незнакомец, голову на отсечение, был его близнецом, разве что форму
носил другую...
– Здрасте, – сказал вошедший, пожав руку Мазура так
непринужденно и дружески, словно они выпили вместе цистерну пива. –
Сублейтенант Доббин, будем знакомы.
– Ричард Дикинсон, – сказал Мазур.
– Австралия, похоже, а?
– Угадали, – сказал Мазур.
– Да что тут угадывать, ясно же... Говорят, у вас и
документы в полном порядке?
Он как-то так уставился, дружески и вместе с тем
требовательно, что рука Мазура сама собой нырнула во внутренний карман пиджака,
появилась оттуда с липовой австралийской ксивой и протянула ее Доббину. Тот
перелистнул странички вроде бы небрежно, с видом выполняющего неприятную
повинность джентльмена, но его глаза на несколько мгновений из наивных стали
прямо-таки рентгеновскими, и Мазур уже не сомневался, с кем его свела судьба. Ихнийхренов
особист. Видно зайца по аллюру. Но какого черта тут делает особист? И в
советском, и в британском военно-морском флоте дело еще не зашло настолько
далеко, чтобы особист стал штатной принадлежностью корабля подобного класса.
Порядки, в общем, не при замполитах будь сказано, во всем мире одинаковые. Если
на корабле объявился особист, чувствующий себя здесь совершенно непринужденно,
означает это одно: или корабль выполняет некое специальное задание, или он
изначально непростой, похожий на своих систер-шипов лишь внешностью...
– Ясно, – сказал Доббин, возвращая паспорт. – Что
мы стоим, как на приеме с фуршетом? Садитесь... На гидроплане летели? Он был
ваш?
– Ага, – сказал Мазур.
– Любите летать?
– А что тут плохого?
– Да ровным счетом ничего, конечно... Вас, говорят, обидел
кто-то? Обстреляли?
– Ну да, – сказал Мазур. – Шарахнули очередью,
мерзавцы. Ноги бы повыдергать и бумеранги вставить...
Он не чувствовал себя в безвыходном положении: самолетик со
всеми уликами покоился на дне, откуда его никто не возьмется доставать,
предъявить ему, собственно, нечего. Особист иначе попросту не может, все равно,
наш он, или ихний...
– Что это был за корабль?
– «Корабль» – слишком громко сказано, – пожал плечами
Мазур. – Скорее уж маленькая яхта или большой прогулочный катер.
– И назывался он...
– Вот названия я решительно не рассмотрел, – сказал
Мазур. – Было какое-то на борту, да, я помню... Но я спустился пониже,
чтобы посмотреть на девочек на палубе, а потом, когда в меня оттуда шарахнули
очередью, думал только об одном – как бы улепетнуть побыстрее. Где уж там
смотреть название...
– Понятно. Сколько человек вы видели?
– Послушайте, – сказал Мазур. – Мне только сейчас
в голову пришло... Это что, допрос? А с какой стати?
– Боже упаси, скажете тоже! – вытаращился на него
Доббин с тем детским простодушием, что прекрасно знакомо было Маузуру по
ухваткам Лаврика. – Я не полицейский, а вы не преступник, ничего такого...
Вы на военном корабле, мистер Дикинсон, вот ведь какая штука. Бюрократия, ага.
В корабельный журнал положено заносить абсолютно все, что на судне случилось.
Обязательно нужно будет написать и про вас: мол, такого-то числа в точке с
такими-то координатами спасли терпящего бедствие... И далее столь же
подробнейшим образом...
– Я, конечно, терпящий бедствие, – сказал Мазур. –
Но я тоже моряк, знаете ли, хоть и цивильный. Что-то я не помню, чтобы в
корабельный журнал заносили такиеподробности...
И, в свою очередь, уставился на собеседника с неприкрытым пронзительным,
если так можно сказать, детским простодушием.
Сублейтенант Доббин ничуть не смутился.
– Тут вы правы, – сказал он непринужденно. –
Скучновато у нас, понимаете, а тут какое-никакое развлечение, вот я и чешу
языком, как деревенская кумушка... Моряк, говорите? И много плавали? Много
повидали?
– Изрядно, – сказал Мазур.
