Так закончились домогательства Богса Даймонда, человека,
который мог бы, что вполне вероятно, убить Энди, если бы тот не принял
предупредительных мер. Я все же думаю, это был именно Энди, кто устроил тот
эпизод с Даймондом. Эпопея с сестрами на этом не закончилась, хотя поутихла.
Шакалы ищут легкой добычи, а Энди Дюфресн зарекомендовал себя человеком, слабо
подходящим на эту роль. Вокруг было множество других жертв, и сестры ослабили
свое внимание к Энди, хотя долгое время не оставляли его окончательно.
Он всегда боролся с ними, насколько я помню. Стоит только
один раз отдаться им без боя, и в следующий они будут чувствовать себя
уверенней. Не стоит сдавать своих позиций. Энди продолжал появляться иногда с
отметинами на лице, и неприятности с сестрами были причиной двух сломанных
пальцев спустя полгода после случая с Даймондом. А в 1949 году парень отдыхал в
лазарете после того, как его угостили куском металлической трубы из подсобки
прачечной, обернутой фланелью. Он всегда сражался, и в результате проводил
немало времени в одиночном карцере. Но я не думаю, что одиночка представляла
собой серьезную неприятность для Энди – человека, привыкшего всегда быть
наедине с собой, даже когда он находился в обществе.
Война с сестрами продолжалась, то затихая, то вспыхивая
вновь, до 1950 года. Тогда все прекратилось окончательно. Но об этом речь
впереди.
Осенью 1948 Энди встретил меня утром на прогулочном дворе и
спросил, могу ли я достать ему дюжину полировальных подушечек.
– Это еще что за хреновина? – Поинтересовался я. Он объяснил
мне, что это необходимо для обработки камней. Полировальные подушечки туго
набиты, имеют размер примерно с салфетку и две стороны, тонкую и грубую. Тонкая
– как мелкозернистая полировальная бумага. Грубая – как промышленный наждак.
Я ответил, что все будет сделано, и действительно, в конце
недели мне купили заказанные штуковины в том же магазине, в котором когда-то
был куплен молоток. В этот раз я взял с Энди свои десять процентов и ни пенни
сверх того. Я не видел ничего летального или даже просто опасного в этих
небольших набитых жестких кусочках ткани. Действительно, полировальные
подушечки.
Пять месяцев спустя Энди попросил меня Риту Хейворт. Мы
разговаривали об этом в кинозале. Теперь сеансы для заключенных устраивают раз
или два в неделю, а в те далекие дни это было гораздо реже, раз в месяц или
около того. Фильмы подбирались не какие-нибудь, а высокоморальные. С каждого
сеанса мы должны были уходить более благонравными чем вошли в зал. Этот раз был
не исключением. Мы смотрели фильм, повествующий от том, как вредно напиваться.
Хорошо хоть то, что эту мораль мы получали с неким комфортом.
Энди сел близко ко мне, и где-то посреди сеанса он
приблизился и спросил на ухо, не могу ли я достать для него Риту Хейворт. По
правде говоря, он меня слегка удивил. Обычно такой спокойный, хладнокровный и
корректный, сегодня он выглядел неловким и смущенным, будто он просил меня
доставить ему троянского коня или… одну из этих резиновых или кожаных штучек,
которые продаются в соответствующих магазинах и, судя по журнальной рекламе,
«скрасят ваше одиночество и доставят массу наслаждения». Энди выглядел чуть
растерянным.
– Я принесу ее, – сказал я, – все в норме, успокойся. Тебе
большую или маленькую?
В то время Рита была лучшей из моих картинок (через
несколько лет любимой звездой стала Бетти Грейбл) и она продавалась в двух
видах. Маленькую вы могли купить за доллар. За два с половиной – большую Риту,
в полный рост, размером четыре фута.
– Большую, – ответил он, не глядя на меня. Он зарделся, как
ребенок, пытающийся попасть на вечеринку в клуб по пригласительному билету
старшего брата. – Ты это действительно можешь?
– Могу, будь спокоен.
Зал зааплодировал, закричал, затопал. Кульминационный момент
фильма.
– Как быстро?
– Неделя. Или даже меньше.
– О'кей, – однако он все еще был в непривычном доя себя
смущении, которое с трудом преодолевал. – И сколько это будет стоить?
Я назвал ему цену, не добавив ни пенни для себя. Я мог себе
позволить продать Риту за ее стоимость, тем более Энди всегда был хорошим
покупателем. И славным малым. Во время всех этих разборок с Русером и Богсом я
часто мучался вопросом, как долго он продержится, прежде чем этот молоток,
который я ему доставил, опустится на голову какой-нибудь из сестер.
Открытки – существенная часть моего бизнеса, в списке самых
популярных вещей они стоят сразу после спиртного и курева, и даже перед
травкой. В шестидесятых это дело процветало, все желали приобретать плакаты с
Джими Хендриксом, Бобом Диланом и прочими из этой же серии. Однако больше всего
пользовались спросом девочки, и одна популярная красотка сменяла другую.
Через несколько дней после того, как мы поговорили с Энди,
шофер прачечной привез мне около шестидесяти открыток, большинство из них с
Ритой Хейворт. Возможно, вы помните эту фотографию. У меня-то она стоит перед
глазами во всех подробностях. Рита в купальном костюме, одну руку заложила за
голову, глаза полуприкрыты, на полных чувственных губах играет легкая улыбка.
Администрация тюрьмы знала о существовании черного рынка,
если вас волнует эта проблема. Разумеется, все знали. Им было известно о моем
бизнесе ровно столько же, сколько мне самому. Они мирились с этим, потому что
знали, что тюрьма – большой котел, и нужно кое-где оставлять открытыми клапаны,
чтобы выпускать пар. Иногда они устраивали проверки, проявляли строгость, и я
проводил время в одиночке. Но в безобидных вещах, типа открыток, никто не видел
ничего страшного. Живи и жить давай другим. И если в чьей-нибудь камере
обнаруживается, например, Рита Хейворт, то принято считать, что картинка попала
к заключенному в посылке с вольного мира. Естественно, все передачи
родственников и друзей тщательно проверяются, но кто станет устраивать
повторные проверки и поднимать шум из-за такой невинной вещицы, как Рита
Хейворт, Эйва Гарднер или еще какая-нибудь красотка на плакате? Если вы хороший
повар, вы знаете, как оптимальным способом выпускать пар из котла. Живи и жить
давай другим, иначе найдется кто-нибудь, кто вырежет вам второй рот аккуратно под
кадыком. Приходится прибегать к компромиссам.
Это был снова Эрни, кому я доверил доставить открытку из
моей шестой камеры в четвертую, где обитал Энди. И тот же Эрни принес записку,
на которой твердым почерком банкира было написано одно слово: «спасибо». Чуть
позже, когда нас выводили на утреннюю проверку, я заглянул одним глазом в его
камеру и увидел Риту, висящую над его кроватью. Энди мог любоваться на нее в
полумраке долгих бессонных тюремных ночей. А теперь, при свете солнца, лицо ее
было пересечено черными полосами. То был тени от прутьев решетки на маленьком
пыльном окошке.
А теперь я расскажу, что случилось в середине мая 1950 года,
после чего Энди окончательно выиграл свою войну с сестрами. После этого
происшествия он также сменил работу: перешел из прачечной, куда его определили,
когда он вступил в нашу маленькую счастливую семейку, в библиотеку.
