– Видите ли в чем дело… Даже не знаю, что меня дернуло ввязаться во все это. Если бы это были какие-то шпионские дела, пусть даже моего друга, которому я, кстати, обязан жизнью, я бы ни за что не согласился помогать ему.
Еще с минуту пожилой шел, задумчиво теребя подбородок. Наконец, продолжил, осторожно выдавливая из себя фразы.
– Во-первых, я сначала не понял, почему он обратился именно ко мне. Возможно, действительно, потому, что я ему серьезно обязан, и между нами редкостное доверие сложилось. Хотя я и не видел его лет двадцать…
«Двадцать лет! – подумал Олег, – Хорошо же сохранился этот Эдик»..
– Во-вторых, я вообще не люблю все эти игры. Но когда он рассказал мне о вас… В общем, я честно выполнил его поручение, передав вам его же пожелания.
Федор Михайлович вдруг остановился, как вкопанный и, близоруко прищурившись, посмотрел на Олега.
– Вы э-э… вообще, понимаете, о ком я говорю?
– Да, – коротко ответил Олег.
– А теперь я буду говорить от своего имени. Я считаю, что вы имеете право знать это. Вы не один такой…
– Какой, – тупо спросил Олег.
– Пишущий.
– Спасибо за информацию, – хмыкнул Олег.
– Я имею в виду, пишущий то, что материализуется в действительности. Именно поэтому я здесь. И разговариваю с вами, а не решаю преспокойно кроссворды, выполнив свое скромное поручение.
– И кого же еще из «пишущих» вы знаете?
– Как минимум одного. Себя.
И Федор Михайлович поведал следующую историю.
-5-
Будучи курсантом-связистом, Федя пытался писать стихи. Тогда это была всеобщая мания – Вознесенский, Евтушенко и иже с ними... Лирики с физиками… Федя же был и физиком, и лириком в одном лице. Девушки еще несли в себе ореол чего-то романтического, не выступая пока в качестве только некой утилитарной цели. Поэтому написано было много. По сути – банальщина, поток сознания и откровенная ерунда. Так и продолжалось бы дальше, пока воинская рутина не отбила бы желание попусту марать бумагу, если бы Федор не оказался в числе лучших курсантов с самой безукоризненной с точки зрения особистов и политотделов родословной.
И молодого выпускника отправили в «ящик». Вернее даже не собственно в «ящик», то бишь, закрытый НИИ, а на полигон, где испытывались новые системы радаров и дальнего обнаружения вообще..
На молодых спецах лежала обязанность следить за аппаратурой, согласно инструкциям и руководству научников.
Умному Федору сразу показалось странным, что управление новейшей по тому времени аппаратурой доверили молодым, пусть даже лучшим, но совершенно неопытным ребятам: ведь перед испытаниями научники неизменно покидали связные машины с аппаратурой и исчезали в бетонных бункерах.
В те времена были в моде стихи, но не лишние вопросы. Раз надо, так надо.
Комплекс испытывали с месяц. Это была система глобального обнаружения атмосферных и комических целей. На круглый экран «глобального радара» можно было вывести любой квадрат пятьдесят на пятьдесят километров в любой точке земного шара, просто подкрутив пару верньеров грубой и еще пару – точной настройки. Конечно, никаких подробностей бывшим курсантам не рассказывали, но имевшим дело с другими системами и так становилось ясно: здесь работают принципы, не имеющие ничего общего с традиционными.
– Понимаете, Олег, – глядя ему в глаза, тихо говорил Федор Михайлович. – Это были шестидесятые годы. А система глобального обнаружения помещалась в одном железном шкафу в будке грузовика. А сейчас подобные функции выполняют и самолеты «Авакс», и сеть спутников, и антенны размером с небоскреб… Спрашивается – почему?
Любопытно, что, дав подписку о неразглашении, в дальнейшем ничего об этой системе Федя так и не услышал.
Чудовищно эффективная система, видимо, по какой-то причине, так и не встала на вооружение.
Так же внезапно ребят, а с ними и Федора вдруг сняли с полигона и разослали для прохождения службы в самые глухие районы страны.
Федору досталось экзотическое, но довольно унылое место службы на острове Врангеля, а следом – на Курильских островах.
Спустя пару лет пришло осознание того, что никакого карьерного роста не предвидится, а такая форма ссылки, видимо, связана с желанием сведущих людей засунуть подальше участников эксперимента.
И вот, от тоски и безысходности Федя вновь начал писать. Но не лирику, охоту к которой напрочь отбили холод, отупение и капризная жена. Федя изливал на бумагу свои мечты о дальних странах, о подвигах и победах, о дружбе и благородных целях.
О чем писать военному, как не о войне? Вопрос – о какой?
Об Отечественной все было написано, да и не знал Федя о ней толком. О грядущей Третьей Мировой писать как-то не хотелось. Просто не поднималась рука, да и не дай бог, попадут эти писульки особистам.
И Федя придумал некую абстрактную войну в стране, которую он и представлял себе смутно, но которая, конечно, мечтала о свободе от мирового империализма. Конечно, в этой стране боролись с мировым злом многочисленные Робин Гудские отряды. И, конечно же, им помогала Страна Советов, посылая туда оружие и военных специалистов. И, конечно же, в роли мирового зла оказались Штаты. И, конечно же, в роли главного героя выступал сам Федя.
Не удивительно, что когда спустя полгода стало известно о начале Вьетнамской войны, а Федю выдернули с Курил и отправили в Ханой военным специалистом, он долго не мог избавиться от ощущения дежавю.
Ведь все, что происходило с ним в дальнейшем – было комплексом вариаций на тему написанного.
Все – вплоть до встречи с тем, кто стал его лучшим другом, и кому Федя почему-то присвоил в своей повести дурацкое и неуместное имя Эдуард.
Как выяснилось позже – «Эдуард», а точнее «Эдвард» – это был оперативный псевдоним его нового друга. Некоторым вьетнамским разведчикам давали такие «американские» имена, с наивной целью сбить врага с толку.
Вот тогда Федя и задумался о своем странном даре, если вообще это был действительно дар, а не цепь случайных совпадений.
Еще одним окололитературным экспериментом Федора Михайловича был небольшой, как ему казалось, безобидный, рассказик о войне в малоизвестной и никому не нужной стране – Афганистане – и штурме дворца Амина в частности. Что поделать – его тянуло на масштабные картины.
Реальность начала восьмидесятых повергла его в шок, и Федор Михайлович навсегда прекратил писать.
Потому, что до сих пор не так и не смог разгадать природу этой своей способности. Главный вопрос – что причина, а что следствие – так и остался открытым.
И конечно, когда его старый друг обратился к нему с такой странной просьбой, он не мог остаться равнодушным.
