Помните, это написано до Джонстаунской трагедии. И я
припоминаю, как один комментатор с мрачной и серьезной звучностью все повторял:
“Такое событие не могло предвидеть даже самое сильное воображение”. Я вспомнил
сцену в Борнемуте из “Тумана” и подумал: “Ошибаешься. Джеймс Херберт это
предвидел”.
«…они продолжали идти, не обращая внимания на ее крики,
ничего не видя. Она поняла, какая опасность ей грозит, и побежала им навстречу,
надеясь прорваться, но они оттеснили ее назад, не слушая ее криков и просьб. Ей
уда??ось немного прорваться вперед, но бесчисленное количество людей перед ней
продолжало толкать ее назад, в ждущее море…»
Что ж, как вы уже догадались, бедная Мевис получает свое
самоубийство, хочет она того или нет. И кстати, именно ясность и
недвусмысленность сцен ужаса и насилия сделали Херберта объектом ожесточенной
критики в родной Англии Он рассказывал мне, что ему так надоели вопросы типа
“Описываете ли вы насилие ради насилия?”, что он наконец ответил репортеру:
“Да, я описываю насилие ради насилия, точно так же, как Гарольд Роббинс
описывает секс ради секса, Роберт Хайнлайн пишет фантастику ради фантастики, а
Маргарет Дреббл создает литературу ради литературы. Только их почему-то об этом
никто не спрашивает”.
Отвечая на вопрос, как ему пришла в голову идея “Тумана”,
Херберт сказал: “Почти невозможно вспомнить, как появляется идея романа; я хочу
сказать, что одна и та же мысль может возникнуть из множества источников. Но,
насколько я могу припомнить, основная идея возникла у меня во время деловой
встречи. Я был в рекламной фирме и сидел в кабинете режиссера, очень скучного
человека. И вдруг мне неожиданно пришло в голову: “А что, если этот человек
повернется, подойдет к окну, откроет его и выпрыгнет наружу?"
Некоторое время Херберт обдумывал эту идею и наконец засел
за роман. На работу ушло восемь месяцев: он трудился в основном по выходным и
поздними вечерами. “Больше всего мне нравится в этой вещи отсутствие
ограничений композиции или места. Я мог просто писать, пока все не разрешится
само собой. Мне нравилось работать с главными героями, но нравились и
отступления: устав придумывать, что ждет героев впереди, я мог позволить себе
свернуть в любом направлении. И во время работы я постоянно думал: “Я просто
забавляюсь. Стараюсь добраться до вершины и посмотреть, что оттуда видно”.
По композиции “Туман” напоминает апокалиптические фильмы
конца 50-х – начала 60-х годов о больших насекомых. Налицо все составляющие:
безумный ученый, влезший в то, чего сам не понимает, и убитый изобретенной им
микоплазмой; испытание секретного оружия, герой – “молодой ученый”, Джон
Хольман, которого мы впервые встречаем, когда он героически спасает маленькую
девочку из трещины, Выпускающей Туман в Ничего Не Подозревающий Мир; красивая
подружка героя – Кейси; непременное совещание ученых, которые бубнят о “методе
F-100 рассеивания тумана” и жалуются, что двуокись углерода нельзя
использовать, потому что “организм ею питается”; эти ученые как раз и сообщают
нам, что туман на самом деле – “плевропневмо-ниеподобный организм”.
Знакомы нам и обязательные фантастические украшения из таких
фильмов, как “Тарантул”, “Смертоносный богомол”, “Они!”, и десятков других, но
мы понимаем также, что это всего лишь украшения и смысл романа Херберта не в
происхождении или строении тумана, а в его несомненно дионисиевых последствиях:
убийствах, самоубийствах, сексуальных извращениях и иных отклонениях в
поведении. Хольман, положительный герой, является нашим представителем из
нормального аполлониева мира, и нужно отдать должное Херберту: он сумел сделать
Хольмана гораздо интереснее тех пустых героев, которых играли Уильям Хоппер,
Крейг Стивене и Питер Грейвс в многочисленных фильмах о больших насекомых..,
или вспомните, если хотите, бедного старину Хью Марлоу из “Земли против
летающих тарелок”: две трети этого фильма состоят из постоянных призывов
“Продолжайте стрелять по тарелкам!” и “Стреляйте по ним, пока они не разлетятся
в куски!”.
Тем не менее наш интерес к приключениям Хольмана, наша
тревога о том, оправится ли его подруга Кейси от последствий своей встречи с
туманом (и какова будет ее реакция, когда она узнает, что, одурманенная
туманом, проткнула отцу живот ножницами?), бледнеет по сравнению с ужасным
давайте-не-торопиться-посмотрим-в-подробностях интересом к старухе, которую
живьем съедают ее любимые кошки, или к безумному пилоту, который направляет
полный пассажиров реактивный самолет в лондонский небоскреб, где работает
любовник его жены.
В моем представлении популярная художественная литература
делится на два сорта: то, что мы называем “мейнстрим”, и то, что я бы назвал
“пальп-фикшн”. Пальп – литература дешевых журналов, в том числе так называемый
“шаддер-пальп”, лучшим примером которого служат “Странные рассказы”, давно уже
сошел со сцены, но обрел вторую жизнь в романах и по-прежнему встречается в
грудах изданий в мягких обложках. Многие из этих современных пальп-романов в
пальп-журналах, существовавших с 1910-го по примерно 1950 год, были бы
напечатаны в виде сериалов с продолжением. Но я бы не стал ярлычок “пальп”
приклеивать строго по жанровому признаку – к романам ужасов, фэнтези, научной
фантастики, детективам и вестернам. Мне, например, кажется, что Артур Хейли –
это современный пальп. Все атрибуты в наличии – от обязательных сцен насилия до
обязательных девушек, попавших в беду. Критики, регулярно поджаривающие Хейли
на угольях, это те самые критики, которые – и это само по себе способно
привести в ярость – делят романы лишь на две категории: “литература” (здесь
роман может получиться, а может и нет) и “популярная литература”, которая
всегда плоха, как бы хороша она ни была (бывает, что писатель типа Джона Д.
Макдональда возвышается критиками и переводится из разряда “популярная
литература” в разряд “литература”; в таком случае все его произведения
благополучно переоцениваются).
Я лично считаю, что литература на самом деле делится на три
категории: собственно литературу, мейнстрим и пальп и что работа критика
классификацией не ограничивается; после классификации роману лишь отводится
место, на которое можно встать. Приклеить роману ярлычок “пальп” – отнюдь не то
же самое, что назвать его плохим или утверждать, что он дарит читателю
удовольствие. Конечно, мы с готовностью признаем, что большинство пальп-романов
– плохая литература; никто не сможет ничего сказать в защиту таких наших
старинных приятелей из эпохи пальп-журналов, как “Семь голов Бушонго” (Seven
Heads of Bushongo) Уильяма Шелтона или “Девственница Сатаны” (Satan's Virgin)
Рэя Каммингса
[271]
. С другой стороны, Дэшиел Хэммет печатался исключительно
в пальп-журналах (особенно в высоко ценимой “Черной маске”, где печатались
современники Хэммета: Раймонд Чандлер, Джеймс М. Кейн и Корнелл Уолрич); первое
опубликованное произведение Теннесси Уильямса, рассказ “Месть Нитокриса”,
слегка в стиле Лавкрафта, появилось в одном из ранних номеров “Странных рассказов”;
Брэдбери начинал с того же; Маккинли Кантор, впоследствии написавший
“Андерсонвилль” (Andersonville), – тоже Заранее отвергать пальп-литературу –
все равно что отвергнуть девушку только за то, что она родилась в семье с
сомнительной репутацией. И тот прискорбный факт, что предположительно
добросовестные критики, как внутри жанра, так и за его пределами, так
поступают, вызывает у меня печаль и гнев. Джеймс Херберт – не нарождающийся
Теннесси Уильяме, ждущий лишь подходящего момента, чтобы выбраться из кокона и
стать великой фигурой современной литературы; он то, что есть, и все это он,
как говаривал Поппей. Я просто говорю, что то, что в нем есть, достаточно
хорошо. Мне понравилось замечание Джона Джейка о его собственной семейной саге
Кентов.
