Мы шли по лужайке перед домом, и прут снова задрожал. Дядя
Клеит повеселел. “Вот здесь настоящая находка, – сказал он. – Смотри, Стив! Она
опустится, будь я проклят, если не опустится!"
Еще три шага, и прут не просто опустился – он повернулся в
руках дяди Клейта и указал прямо вниз. Отличный фокус; я почти слышал, как
хрустнули сухожилия. Морщась от усилия, он с трудом снова развернул прут вверх.
Но как только ослабил мышцы, прут снова указал вниз.
– Здесь много воды, – сказал дядя. – Пей хоть до Судного
дня, и колодец не пересохнет. И вода близко.
– Дай мне попробовать, – попросил я.
– Ну, надо немного отойти, – ответил он. Мы так и сделали.
Отошли к краю подъездной дороги.
Он дал мне прут, показал, как его держать (запястья
развернуты вверх, большими пальцами надо прижать развилку – “Иначе этот сукин сын
сломает тебе руки, когда пойдет за водой”, – сказал Клеит), и слегка подтолкнул
меня в спину.
– Сейчас просто кусок дерева, верно? – спросил он. Я
согласился.
– Но когда начнешь приближаться к воде, почувствуешь, как
она оживет, – ухмыльнулся он. – Я хочу сказать, по-настоящему оживет, словно
все еще на дереве. Ничего нет лучше яблони, когда хочешь найти воду.
То, что произошло потом, вполне могло быть внушением, и я
даже не стану пытаться убедить вас в обратном, хотя с тех пор прочел немало на
эту ??ему и теперь убежден, что лозоискательство – не миф; по крайней мере в
определенное время определенные люди по каким-то непонятным причинам умеют им
пользоваться
[72]
. Скажу только, что дядя Клеит привел меня в то состояние,
в которое я стараюсь привести читателей, – в состояние веры, когда окаменевший
щит “рациональности” временно откладывается, недоверчивость сидит себе смирно,
и вы вновь обретаете способность удивляться. А добавить сюда еще каплю
внушения, то, с моей точки зрения, все в порядке, – это лучше для мозга, чем
кокаин.
Я пошел к тому месту, где стоял дядя Клеит, когда прут
“нырнул”, и будь я проклят, если яблоневая ветка не ожила у меня в руках. Она
потеплела и начала двигаться. Вначале это была легкая дрожь, которую я ощущал,
но не мог увидеть, а потом конец прута начал поворачиваться.
– Получилось! – крикнул я дяде Клейту. – Я ее чувствую!
Клеит рассмеялся. Я тоже – и это был не истерический смех, а радостный. Когда я
дошел до нужного места, прут “нырнул” и в моих руках; только что он держался
горизонтально, а в следующий миг уже указывал прямо вниз. Я очень отчетливо
помню два обстоятельства, связанных с этим моментом. Первое – ощущение тяжести;
ветка стала тяжелой. Как будто вода была не под землей, а в самом пруте. После
“нырка” Клеит вернул прут в первоначальное положение – у меня не хватило сил.
Он взял у меня прут, и тут же ощущение тяжести и магнетизма прекратилось. Оно
не перешло от меня к нему – просто кончилось. Только что было, а в следующее
мгновение – уже нет.
А второе, что мне запомнилось, это ощущение одновременно
уверенности и тайны. Вода здесь была. Дядя Клеит это знал, и я тоже. Она здесь,
под землей, река, заключенная в скалу. Чувство того, что ты в нужном месте.
Знаете, в мире есть линии силы – невидимые, но трепещущие от страшной, пугающе
огромной энергии. Время от времени кто-нибудь натыкается на них и гибнет или –
если он в нужном месте – заставляет работать. Но сначала надо найти это место.
Клеит воткнул палку в том месте, где мы почувствовали
притяжение воды. Наш колодец действительно пересох – кстати, в августе, а не в
июле, – но в том году у нас не было денег на новый колодец, поэтому пришлось
снова взяться за бак и бидоны. И на следующее лето тоже. Зато в 1963-м или в
1964 году мы сделали новый колодец.
К тому времени палка, которую воткнул дядя Клеит, давно
исчезла, но я хорошо помнил место. Бурильщик установил свое оборудование –
большую красную машину, очень похожую на молящегося богомола, каким его
представляют дети, – в трех футах от того места, где когда-то торчала палка (я
и сейчас слышу, как мама жалуется, что весь ее прекрасный газон засыпали мокрой
глиной). Вода оказалась меньше чем в ста футах, и, как и обещал дядя Клейтон в
то воскресенье, когда мы с ним шли с яблоневым прутом, ее было много. Мы могли
пить ее хоть до Судного дня, и колодец бы не пересох.
2
Однако пора вернуться к отправной точке, а она такова:
бессмысленно спрашивать у писателя, о чем он пишет. С таким же успехом можно
спросить у розы, почему она красная. Талант, подобно воде, которую дядя Клеит
отыскал под газоном в то воскресенье, даст знать о себе – только в отличие от
воды он больше похож на большой кусок необработанной руды. Ее можно очистить –
или заострить, если вернуться к прежней метафоре, – и заставить работать
бесконечным количеством способов. Обработать его и приспособить к делу –
достаточно простые операции, вполне доступные начинающему писателю. Очистка
таланта – это всего лишь вопрос опыта. Если по пятнадцать минут ежедневно в
течение десяти лет упражняться с гантелями, станешь силачом. Если в течение
десяти лет ежедневно писать по полтора часа, станешь хорошим писателем
[73]
.
Но что там, на дне? Это самая загадочная и изменчивая карта
в колоде. Не думаю, чтобы писатель каким-то образом мог этим управлять. Вырыв
колодец, вы делаете пробу, отправляете ее в ближайшую лабораторию агентства по
испытаниям и, получив результат, убеждаетесь – содержание солей и примесей в
воде может колебаться в поразительно широких пределах. Даже Н2О не создана
одинаковой. Точно так же Джой Кэрол Оутс и Гарольд Роббинс, хотя оба пишут
по-английски, в сущности, пишут на разных языках.
Есть некое очарование в открытии таланта (хотя описать это
трудно, и кое-что я даже не стану пытаться выразить на бумаге. “Предоставьте
это поэтам! – воскликнул он. – Поэты знают, как об этом сказать, или по крайней
мере воображают, что знают; впрочем, это одно и то же”. Так что предоставьте
это поэтам!), в том волшебном мгновении, когда лоза в ваших руках устремляется
вниз, и вы знаете, что он здесь, прямо вот тут. Есть определенное очарование и
в рытье колодца, в очистке руды, заточке ножа (и об этом тоже трудно писать;
меня всегда поражала сага о героических усилиях молодого и плодовитого писателя
– “Ястреб Янголад” (Youngblood Hawke) Германа Вука)
[74]
, но на самом деле я
хочу потратить еще несколько минут на разговор о другом типе лозоискательства –
не подлинном открытии таланта, но о том ударе молнии, который поражает, когда
вы находите не сам талант, но точное направление, в котором направлена его
энергия. Если хотите, это минута, когда селекционер из малой лиги обнаруживает
не то, что мальчик может стать неплохим питчером (это было известно раньше), но
что он обладает способностью пускать мяч по особенной траектории. Это не
передать словами. Надеюсь, все сказанное послужит оправданием дальнейшему
автобиографическому отступлению. Я не пытаюсь объяснить собственный интерес к
танцу смерти, оправдать его или подвергнуть психоанализу; просто хочу показать
декорации, среди которых этот интерес оказался долгим, прибыльным и приятным..,
конечно, за исключением тех моментов, когда сумасшедшая женщина выскакивает из
чердака в том страшном доме сна, куда подсознание переносит меня примерно раз в
четыре месяца.
