Дети поняли последствия того, что совершили русские, так же
быстро и полно, как все остальные, – во всяком случае, не менее быстро, чем
политики, которые изо всех сил старались представить себя в хорошем свете в
этой катастрофе. Огромные бомбардировщики, которые в конце Второй мировой войны
уничтожили Берлин и Гамбург, к тому времени уже устарели. В словаре ужасов
появилось новое мрачное сокращение – МБР (межконтинентальная баллистическая
ракета). Как мы поняли, эти МБР – всего лишь увеличенные немецкие Фау-2. Они
способны нести огромное количество ядерной смерти и разрушения, и если русские
попытаются что-нибудь выкинуть, мы просто сметем их с лица Земли. Берегись,
Москва! Тебя ждет большая горячая доза ПИОНЕРСКОГО ДУХА!
Но каким бы невероятным это нам ни казалось, по части МБР
русские от нас не отстали. Ведь МБР – это всего лишь большие ракеты, а русские
не могли запустить свой спутник с помощью бетономешалки.
И вот в таком контексте в стратфордском кинотеатре вновь
начался фильм, и зловещие щебечущие голоса чужаков повторяли: “Смотрите на небо.,.,
предупреждение придет с неба.., следите за небом…”
5
Эта книга задумана как достаточно вольный обзор жанра ужасов
за последние тридцать лет, а вовсе не как автобиография вашего покорного слуги.
Автобиография бывшего преподавателя высшей школы, ставшего отцом и писателем, –
скучное чтение. Я профессиональный писатель, а это значит, что все самое
интересное со мной происходит в мечтах.
Но поскольку я пишу в жанре ужасов, а кроме того, я – дитя
своего времени и считаю, что никакой ужас не потрясет читателя или зрителя,
если не затронет его лично, вы найдете в книге постоянные вкрапления
автобиографического материала. Ужас – это эмоция, с которой приходится бороться
в реальной жизни, как я боролся с мыслью о том, что русские побили нас в
космосе. Эта битва ведется в тайных глубинах сердца.
Я считаю, что в конечном счете мы одиноки и любой контакт
между людьми, каким бы длительным и глубоким он ни был, всего лишь иллюзия, но
по крайней мере чувства, которые мы называем “позитивными” и “конструктивными”,
есть попытка поиска, попытка вступить в контакт, установить какое-то
взаимопонимание. Любовь и доброта, способность понимать и сочувствовать – это
то, что мы знаем о светлом. Это усилие связать и объединить; это чувства,
которые сближают нас, хотя, возможно, и они тоже не более чем иллюзия,
помогающая нам легче переносить бремя смертного человека.
Ужас, страх, паника – эти эмоции вбивают клинья между
людьми, отрывают нас от толпы и делают одинокими. Поразительно, что именно эти
чувства обычно ассоциируются с “инстинктом толпы”. На это нам отвечают, что
толпа – это самое одинокое место, сообщество людей, лишенных любви. Мелодия
ужаса проста и повторяется часто, это мелодия разъединения и распада.., но
другой парадокс заключается в том, что ритуальное выражение этих эмоций как
будто возвращает нас к более стабильному и конструктивному состоянию. Спросите
любого психиатра, что делает его пациент, когда лежит на кушетке и рассказывает
о том, что видит во сне и что мешает ему уснуть. “Что ты видишь, когда выключаешь
свет?” – вопрошают “Битлз”. И сами же отвечают: “Не могу сказать, но знаю, что
это мое”.
Жанр, о котором мы говорим, воплощается ли он в книгах,
фильмах или телепрограммах, в сущности, представляет собой одно: вымышленные
страхи. И один из самых частых вопросов, который задают люди, уловившие сей
парадокс (хотя, может быть, и не вполне его осознавшие), звучит так: зачем вы
сочиняете ужасы, когда в мире и так хватает ужасов настоящих?
Ответ, вероятно, будет таков: мы описываем выдуманные ужасы,
чтобы помочь людям справиться с реальными. С бесконечной человеческой
изобретательностью мы берем разделяющие и разрушающие элементы и пытаемся
превратить в орудия, способные их уничтожить. Термин “катарсис” ровесник
греческой драмы, и хотя кое-кто из пишущих в моем жанре с излишней бойкостью
оправдывал им свои деяния, какая-то правда в этом есть. Кошмарный сон сам по
себе способен принести разрядку.., и, возможно, неплохо, что некоторые кошмары
массмедиа иногда становятся психоаналитической кушеткой в размере страны.
Еще одно отступление, прежде чем мы вернемся в октябрь 1957
года. Как ни нелепо это звучит, “Земля против летающих тарелок” превратилась в
символическую политическую декларацию. Под нехитрым сюжетом о пришельцах из
космоса таилось предвидение грядущей последней войны. Жадные сморщенные
чудовища, пилотирующие тарелки, – это на самом деле русские; разрушение
памятника Джорджу Вашингтону, Капитолия и Верховного суда – все снято
необыкновенно красочно и правдоподобно благодаря эффекту Харрихаузера с
остановкой движения – это именно те разрушения, которых логично ожидать после
взрыва атомных бомб.
И вот конец фильма. Хью Марлоу своим тайным оружием –
сверхзвуковая винтовка, выводящая из строя двигатели летающих блюдец, или
какая-то подобная ерунда – сбил последнюю тарелку. Громкоговорители на всех
углах вашингтонских улиц заревели: “Опасность миновала. Опасность миновала.
Опасность миновала”. Камера показывает нам чистое небо. Древние злобные чудища
с застывшим оскалом и лицами, похожими на переплетенные корни, уничтожены. Мы
переносимся на калифорнийский пляж, каким-то волшебным образом опустевший; на
нем только Хью Марлоу и его новая жена (которая, разумеется, оказывается
дочерью Сурового Старика, Погибшего За Родину); у них медовый месяц.
– Расе, – спрашивает она его, – они вернутся? Марлоу мудрым
взглядом смотрит на небо, потом снова глядит на жену.
– Не в такой замечательный день, – успокаивающе говорит он.
– И не в такой замечательный мир.
Рука об руку они бегут по кромке прибоя, идут заключительные
титры.
На мгновение, всего лишь на мгновение, парадоксальный трюк
сработал. Мы овладели ужасом и им же его уничтожили – все равно что поднять
себя за шнурки от ботинок. На краткий миг глубокий страх – известие о русском
спутнике и все, что с этим связано, – был изгнан. Он вернется, но это будет
потом. А пока мы посмотрели в лицо самому худшему, и оказалось, что не так-то
оно и ужасно. В конце мы испытали то самое волшебное чувство возрождения
уверенности и безопасности, какое бывает, когда американские горки наконец
останавливаются и вы вместе с вашей лучшей подругой целыми и невредимыми ступаете
на асфальт.
Я считаю, что именно это чувство возрождения, возникающее
как раз оттого, что жанр специализируется на смерти, страхе и чудовищности,
делает танец смерти таким притягательным и плодотворным.., и еще – безграничная
способность человеческого воображения создавать бесчисленные миры и заставлять
их жить своей жизнью. Это мир, в котором Энн Секстон, отличная поэтесса, смогла
“воссоздать себя нормальной”. Ее стихотворения описывают низвержение в
водоворот безумия и возвращение способности хотя бы на время справиться с этим
миром.., и, быть может, ее стихи помогли сделать другим то же самое. Это не
означает, что творчество можно оправдать только его полезностью; но ведь
достаточно просто порадовать читателя, не правда ли?
