Известно, что по сути своей призраки не злы; многие из нас
даже слышали рассказы о призраках, которые помогали людям: привидение велело
тете Клариссе не лететь самолетом или предупредило бабушку Вик быстрей идти
домой, потому что там пожар. Мама рассказывала мне, что одного ее близкого
друга в больничной палате после сильного сердечного приступа посетил Иисус
Христос. Иисус открыл дверь палаты интенсивной терапии, в которой лежал Эмиль,
и спросил, как тот себя чувствует. Эмиль сказал, что боится умереть, и спросил,
пришел ли Иисус за ним. “Пока еще нет, – ответил Иисус, небрежно прислонившись
к косяку. – У тебя еще шесть лет. Успокойся”. И исчез. Эмиль поправился. Это
было в 1953 году. Эту историю я слышал от мамы примерно в 1957-м. Эмиль умер в
1959-м – ровно через шесть лет после того сердечного приступа.
Я сам в своей работе привлек к делу “доброго призрака”: в
конце “Противостояния” Ник Эндрос, персонаж, ранее погибший во время взрыва,
возвращается, чтобы подсказать полоумному, но доброму Тому Каллену, как
позаботиться о герое романа Стю Редмене, который заболел пневмонией. Но для
целей романа ужасов призрак должен быть злым, и в результате мы снова
оказываемся в знакомом месте: наблюдаем конфликт между Аполлоном и Дионисием и
выслеживаем мутанта.
В. “Истории с привидениями” Дона Уондерли приглашают к себе
четверо стариков, называющих себя Клубом Чепухи. Пятый член клуба, дядюшка
Дона, умер – по-видимому, от сердечного приступа – на приеме, устроенном в
честь загадочной актрисы Энн-Вероники Мур. Когда дело касается любой хорошей
готики, излагать сюжет за пределами основной завязки будет нечестно – не
потому, что опытный читатель найдет в сюжете много нового (это было бы удивительно
в свете стремления Страуба слить воедино как можно больше классических
элементов историй о призраках), а потому, что простой пересказ сюжета любой
готической книги выглядит нелепо сложным и вымученным. В готических романах
сюжет, как правило, переусложнен, и успех или неуспех книги зависит от
способности автора заставить читателя поверить в образы и почувствовать
настроение. Это Страубу удается превосходно, и механизм романа работает ровно
(хотя это исключительно громкий механизм; как уже отмечалось, это одна из самых
привлекательных черт готики – она ЧЕРТОВСКИ ГРОМКАЯ!). Стиль прекрасно выверен
и уравновешен.
Завязки уже достаточно, чтобы определить конфликт “Истории с
привидениями”: это такое же отчетливое столкновение аполлониева и дионисиева начал,
как в “Докторе Джекиле и мистере Хайде” Стивенсона, и моральные установки, как
принято в жанре ужасов, строго реакционны. Его политические взгляды – это
взгляды четверых стариков, образующих Клуб Чепухи: Сиэрс Джеймс и Джон Джеффри
– убежденные республиканцы, Льюису Бенедикту принадлежит участок леса, который
вполне мог бы быть средневековым поместьем, и хотя нам говорят, что Рики Готорн
одно время был социалистом, это, вероятно, единственный социалист в истории,
настолько увлеченный новыми галстуками, что, как нам сообщают, готов не снимать
их и на ночь. Всех этих людей, а также Дона Уондерли и Питера Барнса, Страуб
рисует храбрыми, способными на любовь и великодушие (как указывает сам Страуб в
одном из своих позднейших писем ко мне, ни одно из этих качеств не противоречит
реакционности; напротив, они для нее характерны). В противоположность им
женский призрак (все злые призраки Страуба – женские) холоден и смертоносен, им
движет исключительно месть. Когда Дон занимается любовью с этим существом в обличье
Альмы Мобли и касается ее, он испытывает “невероятный шок, шок отвращения –
словно я прикоснулся к слизняку”. Утром Дон просыпается и видит Альму, стоящую
у окна и молча глядящую в туман. Он спрашивает, что случилось, и она отвечает.
Вначале он убеждает себя, что услышал: “Я увидела призрак”. Позднейшие события
заставляют его подумать, что, возможно, она сказала: “Я призрак”. Но в конце
концов у него не остается сомнений в том, что она сказала нечто гораздо более
страшное: “Ты призрак”.
Начинается битва за Милберн, штат Нью-Йорк, – и за жизнь
последних членов Клуба Чепухи. Четко и просто разрешаются все сложности, все
голоса романа звучат ясно и выразительно. Мы видим трех стариков, одного
молодого человека и одного подростка – все выслеживаю г мутанта. Мутант
появляется. Потом определяется победитель. Все это достаточно стандартно. Что
отличает эту книгу от других, подобных ей, что “поднимает” ее, так это
зеркальный эффект Страуба. Какая Альма – реальная Альма? Какое зло – подлинное
зло? Как уже было отмечено, романы ужасов обычно легко делятся на те, что имеют
дело с “внутренним злом” (как “Доктор Джекил и мистер Хайд”), и на те, что
связаны с внешним, или предопределенным, злом (как “Дракула”). Но иногда
появляется книга, в которой невозможно определить, где проходит граница. Одна
из таких книг – “Призрак Хиллхауза”, другая – “История с привидениями”. Многие
писатели, испытавшие свои силы в жанре ужасов, осознавали, что именно эта
неясность источника зла отличает великое произведение от хорошего или просто
эффективного; но осознать и исполнить – две совершенно различные вещи, и,
пытаясь добиться парадокса, большинство лишь создавали путаницу… Один из
примеров – “Живые и мертвые любовники” (Lovers Living, Lovers Dead) Ричарда
Лютца. Вы либо попадаете в яблочко, либо промахиваетесь. Страуб попал.
"Мне хотелось расширить изображение по сравнению с тем,
что я делал раньше, – говорит Страуб. – Я хотел работать на большом полотне.
“Жребий” показал мне, как это сделать и не потеряться среди второстепенных образов.
Кроме того, чтобы создать большое полотно, мне хотелось еще добиться сильного
эффекта… Мне не давала покоя мысль, что произведения ужасов хороши, когда они
двусмысленны, сдержанны и негромки. Но, читая
[212]
, я понял, что это путь к
поражению. Произведения ужасов хороши, когда они грандиозны и красочны, когда
естественная способность к творчеству получает в них полное освобождение. Так
что отчасти “расширение”, о котором я говорю, было усилением воздействия: мне
хотелось довести дело до громкой развязки, создать максимум напряжения,
напугать сильно-сильно. Одним словом, у меня были большие амбиции. Мне хотелось
написать что-то очень литературное и в то же время вместить туда все, что я
знаю о призраках. И еще мне хотелось поиграть с реальностью, заставить героев
сомневаться в том, где реальность, а где – нет. Поэтому я создавал ситуации, в
которых они: а) действуют в соответствии со своей ролью в книге; б) смотрят
кино; в) испытывают галлюцинации; г) мечтают; д) переносятся в мир личной
фантазии
[213]
. Именно это, мне кажется, наш жанр может делать очень хорошо,
для этого он лучше всего приспособлен. Материал вроде бы нелепый и не
правдоподобный и потому соответствует повествованию, в котором персонажи
оказываются в самых разных ситуациях, причем разумом понимают, что некоторые из
этих ситуаций нереальны. И, на мой взгляд, естественно, что такая разновидность
сюжета возникает в рассказах нескольких стариков, – ссылки на собственный опыт
всегда глубоко затрагивали меня в романах. Если структура романа имеет сродство
с сюжетом, книга производит большее впечатление”.
