Я не знаю, откуда у меня взялась мысль, чтобы дом с помощью
своего очарования привлекал людей, а потом использовал их слабости, их уязвимые
места против них же самих. Мне казалось, что в наши дни прагматизма и
материализма обычный призрак будет почти смехотворен и нелеп; в пригороде,
который я себе рисовала, в такие вещи не верят; это почти неприлично. Над
традиционным вурдалаком все станут потешаться. Так что же достанет моего
лишенного простоты и естественности жителя пригорода? Что разорвет его
взаимоотношения, уничтожит защиту, взломает пригородные доспехи? В каждом
случае все должно быть по-разному. У каждого человека своя встроенная кнопка
ужаса. Пусть мой дом сумеет обнаружить эту кнопку и нажать на нее – вот тогда
мы получим подлинный ужас в пригороде.
Сюжет книги возник сразу, почти целиком, со всеми
подробностями, как будто находился рядом и только ждал, чтобы его раскрыли… За
день я продумала весь “Дом по соседству”. Казалось, писать будет интересно, и я
принялась за работу с легким сердцем, потому что решила, что напишу книгу без
затруднений. В каком-то смысле так оно и вышло. Это моя среда. Я принадлежу к
этому миру. Я знаю этих людей изнутри. Конечно, в большинстве случаев это шарж:
слава богу, большинство моих знакомых гораздо эксцентричнее и не так ограниченны,
как герои книги. Но, чтобы сказать то, что я хотела сказать, они мне были нужны
именно такими. И мне легко было описывать их.
Потому что основная мысль книги, конечно, не в том, что дом
обладает особым, страшным могуществом, а в том, какое влияние он оказывает на
соседей, на взаимоотношения между друзьями, между членами семьи, когда им
приходится противостоять невозможному и верить в невероятное. Именно это всегда
привлекало меня в сверхъестественном.., то, что оно разрушает связи между
людьми и между людьми и миром, а также между человеком и его сутью. От этого
люди становятся беззащитными и одинокими, они воют от ужаса перед тем, во что
вынуждены поверить. Потому что вера – это все.
Без веры не может быть и ужаса. И я думаю, что еще страшнее,
когда современный человек, укутанный в привилегии, образование и все украшения
так называемой хорошей жизни и ясного, прагматичного, соскучившегося по ярким
впечатлениям современного сознания, вынужден противостоять абсолютно чуждому
примитивному злу. Что он знает о нем, какое оно имеет к нему отношение? Как
связать это невыразимое и невероятное со вторым домом, с уклонением от налогов,
с частной школой для детей, с паштетами и с “БМВ” в каждом гараже? Первобытный
человек мог завыть, показывая пальцем на ожившего мертвеца: сосед увидит и тоже
завоет с ним… Обитателя Фокс-Ранчейз, который, выходя из ванны, встретился с
вурдалаком, засмеют на следующий день на теннисном корте, если он вздумает об
этом рассказать. И вот он оказывается одиноким и отверженным. Это двойной
поворот винта, и мне казалось, что из этого выйдет неплохая история.
Мне и сейчас так кажется… Мне кажется, что история
получилась… Но только сейчас я могу перечитывать ее спокойно. После того как я
написала примерно треть книги, эта работа перестала быть просто интересной, а
стала меня угнетать; я поняла, что вторглась во что-то огромное, ужасное и
отнюдь не забавное; я причиняла боль людям и уничтожала их – или позволяла
причинять им боль и уничтожать, что, в сущности, одно и то же. Есть во мне, есть
какие-то отголоски пуританской этики, что-то от ограниченной кальвинистской
морали, и это “что-то” утверждает: ВСЕ ДОЛЖНО ИМЕТЬ ЦЕЛЬ. Я не терплю ничего
безвозмездного. Зло не должно оставаться безнаказанным, хотя я знаю, что оно
остается безнаказанным ежедневно. В конце концов.., должен наступить день
расплаты за все плохое, так я считаю, и до сих пор не знаю, сила ли это или
слабость… Работу это не облегчает, но я не считаю себя “интеллектуальным”
писателем. И поэтому “Дом по соседству” глубоко затронул меня; я знала, что
Колкит и Уолтера Кеннеди, которые мне самой очень нравились, дом уничтожит, как
и они сами уничтожат его в конце, но мне кажется, что в этом есть большое
мужество: они знают и все же не отступают… Я рада, что они не сбежали… Надеюсь,
что если бы мне пришлось вступить в противоборство с чем-то столь же огромным,
ужасным и подавляющим, у меня хватило бы смелости и достоинства поступить так
же, как поступили они. Я говорю о них так, словно они мне не подчиняются,
потому что на протяжении почти всей работы над книгой у меня было именно такое
ощущение… В ней есть какая-то неизбежность… и я чувствовала ее с первых же
страниц. Так случилось, потому что так случилось б?? в это время и ?? этом месте
с этими людьми. Мне это чувство приносит удовлетворение, чего я не могу сказать
обо всех своих книгах. Так что в этом смысле я считаю, что книга удалась…
На простейшем уровне, я думаю, она действует на читателя как
любое произведение ужаса, которое зависит от сопоставления невообразимо
ужасного с самым обыденным.., синдром “ужаса при солнечном свете” Генри
Джеймса. Этот прием в совершенстве использован в “Ребенке Розмари”, и я
стремилась к тому же. Мне также нравится то обстоятельство, что все персонажи
книги кажутся мне очень симпатичными, даже сейчас, после долгой работы над
книгой и многократного перечитывания. Посвящая им все новые страницы, я
тревожилась за них, и мне до сих пор не все равно, что происходит с ними.
Возможно, у меня получилось просто современное произведение
ужаса. А может быть, это предвидение будущего. Не какое-то страшное существо
приходит к вам ночью; страшен сам ваш дом. В мире, в котором основа вашей
жизни, фундамент вашего существования становится незнакомым и ужасным, остается
единственное, к чему вы еще можете обратиться, – ваша внутренняя порядочность,
которая сохраняется у нас где-то в глубине души. И я не думаю, что это так уж
плохо”.
В этом анализе Сиддонс ее собственной книги примечательна –
по крайней мере для меня – фраза “мне кажется, что в этом есть большое
мужество: они знают и не отступают”. Можно считать это исключительно южной
сентиментальностью: хотя роман написан женщиной, Энн Риверс Сиддонс явно
продолжает традицию южан-авторов готических произведений.
Она пишет, что отказалась от развалин довоенной плантации, и
так оно и есть, но в широком смысле “Дом по соседству” – во многом остался тем
же самым, с привидениями и выбитыми окнами, плантаторским домом, в котором до
нее жили такие разные, но в чем-то главном близкие друг другу писатели, как
Уильям Фолкнер, Гарри Крюс и Флэннери О'Коннор – может быть, лучший в
послевоенное время американский автор коротких рассказов. В этом доме даже
такой поистине плохой писатель, как Уильям Бредфорд Хью, время от времени
снимал квартиру.
Если рассматривать характер южан как невозделанную почву, то
следует заметить, что любой писатель, не важно, плохой или хороший, который
глубоко его чувствует, может бросить семя и вырастить дерево – в качестве
примера рекомендую роман Томаса Куллинана “Обманутый” (The Beguiled) (на его
основе режиссером Доном Сигелом снят вполне приличный фильм с Клинтом
Иствудом). Вот роман, “написанный неплохо”, как любит говорить один мой
приятель, не имея в виду, конечно, ничего особенного. Не Сол Беллоу и не
Бернард Меламуд, но и не четвертый класс Гарольда Роббинса или Сидни Шелдона,
которые явно не видят разницы между уравновешенной прозой и пиццей с анчоусами
и разной дрянью. Если бы Куллинан решил написать обычный роман, о нем никто бы
и не вспомнил. Но он выбрал безумный готический сюжет о солдате-южанине,
который теряет сначала ногу, а потом и жизнь из-за смертоносных ангелов
милосердия, живущих в разрушенной женской школе, мимо которой проходила армия
Шермана. Это личная собственность Куллинана – маленький участок невозделанной
южной почвы – почвы, которая всегда была необыкновенно плодородной. Невольно
начинаешь думать, что за пределами юга из подобной идеи могут вырасти лишь
сорняки. Но на юге из нее вырастает лоза, удивительно красивая и мощная:
читатель, следя за тем, что происходит в забытой школе для юных леди; от ужаса
впадает в оцепенение.
