– Вот это, – ответила королева.
Она стояла перед троном на помосте у дальней стены. Трон
возвышался над всеми прочими предметами в зале, как подобало ее положению. Но были
на помосте еще два трона чуть пониже ее собственного, обычно отведенные для
консорта и наследника. Сегодня же Эймон стоял рядом с королевой, и трон его был
пуст.
На другом малом троне сидел Кел. За его спиной находилась
Сиобхан. Кеелин у его ног на мягкой табуреточке, как комнатная собачка. Кел
смотрел на мать, и что-то в его лице читалось близкое к панике.
Розенвин пододвинулась ближе к Сиобхан. Она была у Кела
заместительницей капитана стражи, занимала тот же пост, что и Холод. Ее волосы,
напоминающие сахарную вату, лежали короной кос на голове, как чаша, сплетенная
из розовой пасхальной травки. Кожа у нее была цвета весенней сирени, глаза –
расплавленное золото. Я ее считала красивой, когда была маленькой, пока она мне
ясно не дала понять, что я – низшее существо. Шрам в виде ладони у меня на
ребрах остался от Розенвин, и это она чуть не раздавила мне сердце.
Кел встал так резко, что Кеелин покатилась вниз по
ступенькам, поводок ее натянулся. Он даже не посмотрел на нее, пока она
вставала.
– Мама, ты этого не сделаешь!
Она глянула на него, все еще показывая нам рукой на пустое
кресло Эймона.
– Я сделаю, что пожелаю, сын мой. Или ты забыл, что
королева здесь пока что я?
В ее голосе прозвучала интонация, от которой любой, кроме
Кела, бросился бы ниц на пол, ожидая удара. Но это был Кел, а с ним она всегда
обращалась мягко.
– Кто правит сейчас, я знаю, – ответил Кел. –
Меня беспокоит, кто будет править потом.
– И это тоже только моя забота, – ответила она все
тем же таким спокойным, таким опасным голосом. – И мне интересно, кто мог
поставить такое мощное заклинание прямо в тронном зале и так, что никто больше
не заметил.
Она оглядела обширное помещение, останавливая взгляд на
каждом лице, сидящем на низком троне. По обе стороны зала стояли шестнадцать
кресел на помостах, и вокруг них – скопления кресел поменьше, но в главных
креслах сидели главы каждой царственной семьи. Королева внимательно глядела на
них, особенно на тех, кто был ближе к двери.
– Очень мне интересно, как можно было нашептать такое
заклинание и никто этого не заметил.
Я посмотрела на сидящих у дверей сидхе; они отводили глаза.
Они знали. Они видели. И ничего не сделали.
– Такое сильное заклинание! – Андаис покачала
головой. – Если бы мою племянницу не поддерживали двое стражей, она могла
бы упасть и шею сломать. – Холод стоял, держа меня на руках, но не делал
попытки приблизиться. – Принеси ее сюда, Холод. Пусть воссядет возле меня,
как ей надлежит.
Холод понес меня вперед. Дойл и Гален шли от него справа и
слева. Рис и Китто шли арьергардом.
На нижней ступени трона Холод преклонил оба колена. Он стоял
на коленях, держа меня на руках, и без всякого напряжения, будто мог так
простоять всю ночь и руки не задрожат. Я мельком подумала, что у него,
наверное, и ноги не онемеют от такого долгого стояния на коленях.
Остальные упали на колени чуть позади и по обе стороны от
нас. Китто даже не просто встал на колени, а распростерся на полу ниц, раскинув
слегка ноги, будто кающийся грешник какой-то секты. До этого я не до конца
понимала его проблемы. Существуют вполне определенные типы поклонов и
реверансов, которые полагается отдавать в зависимости от того, кто отдает и
кому. Китто не принадлежал к королевской крови даже среди гоблинов, иначе Кураг
об этом упомянул бы. Это было двойное оскорбление – отдать меня гоблину,
который еще и простолюдин. Китто не было позволено касаться ступеней трона без
прямого приглашения. Только члены других царственных домов сидхе имели право
опускаться в тронном зале на колени, не склоняя тело.
Китто не знал, какой здесь протокол, и выбрал поэтому
наиболее подчиненную позу. В этот момент я поняла, что он вполне согласится на
плоть вместо секса. Его гораздо более интересовало остаться в живых, чем как бы
то ни было потешить свою ложную гордость.
– Иди и воссядь, Мередит. Сделаем это объявление, пока
не сработал еще какой-нибудь капкан.
При этих последних словах она посмотрела на Кела. Я тоже
отнесла бы заклинание на его счет, но только потому, что, когда со мной
случалась при Дворе какая-нибудь гадость, прежде всего на ум приходил он.
Андаис всегда смотрела на него по-иному. Что-то между ними произошло такое, что
изменило отношение Андаис к ее единственному сыну. Что же он мог такое
сотворить, чтобы обернуть ее против себя?
Одним непринужденным движением Холод поднялся на ноги и
понес меня вверх по ступеням. Я ощущала, как движутся его ноги. Он бережно
опустил меня в кресло, вытащил из-под меня руки, потом опустился передо мной на
одно колено, держа мою левую ногу на своем колене.
Я оглядела зал. Меня никогда не допускали на помост, и я
никогда не видела зал в этом ракурсе. Не было ощущения особенной высоты или
особенного величия, но было ощущение собственного права.
– Принесите Мередит табурет, чтобы положить ногу. Когда
я оглашу свою волю, Ффлур может ее осмотреть.
Она ни к кому в отдельности не обращалась, но тут же к нам
поплыла скамеечка для ног с мягким сиденьем. Я старалась не смотреть, намеренно
отводя глаза от плывущей скамеечки. Призрачная белая тень держала ее в
тоненьких ручках. Белая дама поставила скамейку рядом с ногой Холода. Я ощутила
давление, будто тяжесть грома наполнила клочок воздуха, – это было
ощущение призрака, стоящего слишком близко. Мне не надо было видеть ее, чтобы
знать, где она. Давление ослабло, и я знала, что белая дама поплыла прочь.
Холод опустил мою ногу на очень низкую скамеечку. Я подавила
стон боли, но зато боль помогла голове проясниться. Меня уже не пыталось
покинуть сознание.
Третье покушение на меня за одну ночь. Кто-то очень
решительно настроен.
Холод встал за мной, как Сиобхан стояла за Келом, как Эймон
встал позади королевы.
Андаис смотрела вдаль, поверх голов собравшейся знати.
Гоблины и низшие народы, те, кого вообще пригласили, рассыпались за резными
длинными столами по обе стороны комнаты. Но даже царю Курагу не полагался здесь
трон. Здесь он был всего лишь одним из многих.
– Да будет известно, что принцесса Мередит, дочь моего
брата, отныне моя наследница.
Шум подавленных охов и ахов пролетел по залу как ветер,
потом стих, и снова воцарилась тишина. Тишина такая плотная, что белые дамы
поднялись в воздух полувидимыми облачками и затанцевали на ней.
Кел уже вскочил на ноги:
– Мама!
– Мередит наконец вошла в силу. Она – носительница руки
плоти, каким был до нее ее отец.
Кел все еще стоял.
