Холод снова повернулся ко мне только профилем. Я взяла его
за подбородок и повернула к себе. Так близко я даже в темноте разглядела в его
глазах обиду. Кто-то когда-то сделал ему больно. И эта боль сейчас была в нем –
обнаженная и кровоточащая.
Мимические мышцы у меня на лице расслабились, смех затих.
– Я потому смеялась, – начала я, – что...
– Я знаю, почему ты смеялась, – сказал он и
отодвинулся. Он прижался поближе к двери машины, хотя сидел так же прямо и
чопорно. Чем-то напоминало, как Китто свернулся на полу.
Я осторожно тронула его за плечо. Тонкий занавес его волос
падал на плечи, он был похож на шелк на ощупь. Цвет волос был таким резко
металлическим, что не ожидаешь мягкости. А они были еще мягче, чем у Галена.
Совершенно иной текстуры.
Он смотрел, как я глажу его волосы.
Я подняла на него глаза:
– Дело в том, что мы просто оказались на неуклюжей
стадии первых свиданий. Мы никогда не держались с тобой за ручки, не целовались
и не знаем, как нам устроиться друг с другом поуютнее. А с Галеном мы все эти
подготовительные этапы давно прошли.
Он от меня отвернулся, высвобождая волосы из моих руку,
хотя, я думаю, последнее не было намеренно. Он упорно смотрел в окно, хотя оно
было как черное зеркало и лишь показывало мне его отражение, напоминавшее белых
дам при Дворе.
– И как же преодолевается эта неловкость?
– Наверняка ты когда-нибудь с кем-нибудь
встречался, – сказала я.
Он покачал головой:
– Это было более восьмисот лет назад, Мередит.
– Восемьсот, – повторила я. – Я думала, что
запреты наложены уже тысячу лет как.
Он кивнул, не оборачиваясь, глядя на свое отражение в
стекле.
– Восемьсот лет назад меня избрали консортом. Я служил
ей три раза по девять лет, потом она выбрала другого.
Последние слова он произнес с едва заметным колебанием.
– Я не знала, – сказала я.
– И я не знал, – отозвался Гален.
Холод только смотрел в окно, будто завороженный отражением
своих серых глаз.
– Первые двести лет я был как Гален, заигрывал с
женщинами при Дворе. Потом она меня выбрала, а когда она отбросила меня в
сторону, воздержание стало куда труднее. Память о ее теле, о том, что
мы... – Голос его дрогнул. – Так что я ничего не делаю. Ни к кому не
прикасаюсь. Более восьмисот лет я не знаю ничьего прикосновения. Никого не
целовал. Никого не держал за руку. – Он прижался лбом к стеклу. – Я
не знаю, как это прекратить.
Я встала на колено – так, что мое лицо оказалось рядом с его
лицом в окне. Я положила подбородок ему на плечо, руки поставила по обе стороны
от него.
– Ты хочешь сказать, что не знаешь, как начать.
Он поднял лицо и взглянул на мое отражение.
– Да, – прошептал он.
Я обняла его за плечи, прижала к себе. Я хотела сказать, что
сочувствую ему, что она с ним так поступила. Хотела выразить свою жалость, но
знала, что стоит ему унюхать запах этого чувства, как все будет кончено.
Никогда он уже больше мне не откроется.
Я потерлась щекой о невозможную мягкость его волос.
– Все хорошо, Холод. Все будет хорошо.
Он прислонился головой к моей щеке. Я обняла его, взявшись
одной рукой за запястье другой. Медленно, осторожно он накрыл мои руки своими,
и когда я не шевельнулась и не напряглась, он взял мои руки и прижал к своей
груди.
У него ладони взмокли – о, только чуть-чуть. Сердце его
билось так сильно, что колотилось почти у меня в руках. Я коснулась губами его
щеки – так легко, что это даже трудно было назвать поцелуем.
Он выдохнул – шумно и с облегчением, и грудь его взлетела и
опала под моими ладонями. Он повернулся ко мне, и наши лица оказались рядом,
совсем близко. Я заглянула ему в глаза, лаская взглядом его лицо, будто
запоминая его, и в каком-то смысле это я и делала. Это была первая ласка,
первый поцелуй. И никогда этого больше не будет, не будет этой новизны.
Холод мог бы сам придвинуть губы на это ничтожное
расстояние, но он так не поступил. Он изучал меня глазами, как я его, но не
сделал никакого движения к следующей фазе. Это я наклонилась к нему, это я
сократила дистанцию между нашими губами. Я его поцеловала – нежно. Губы его
были совершенно неподвижны под моими, и только полуоткрытый рот и лихорадочное
биение сердца говорили, как он этого хочет. Я стала отодвигаться, и его рука
скользнула по моей вверх, потом дальше, к затылку. Он вцепился мне в волосы,
сжав пальцы, ощупывая густоту волос, как раньше я ощупывала его серебристую
вуаль. Глаза его расширились самую чуточку, показывая белки. Он приблизил мое
лицо к себе, и мы поцеловались – на этот раз он отвечал на поцелуй. Его губы
прижимались ко мне.
Я открыла рот, прижалась к его губам и лизнула языком –
быстрое влажное прикосновение. Он раскрыл губы мне навстречу, и поцелуй стал
сильнее. Рука его осталась у меня в волосах, но другая обернулась вокруг талии
и притянула меня к нему на колени. Он меня целовал так, будто хотел проглотить
от губ и дальше. Мышцы его шеи ходили у меня под пальцами, пока он целовал меня
губами, языком, как будто во рту у него были такие детали анатомии, которых я
никогда не ощущала раньше. Я повернулась у него в руках, села на колени
поудобнее. Он тихо застонал, и его руки подняли меня, так что ноги упали по обе
стороны от него, и вдруг я оказалась на коленях, расставив ноги над ним, и поцелуй
влажной горячей лентой тянулся, не прерываясь. Больной ногой я задела сиденье,
и мне пришлось оторваться, чтобы вздохнуть полной грудью.
Холод прижался лицом к моей груди, дыша резко и прерывисто.
Я прижимала к себе его лицо, обнимала за плечи. И моргала, как будто спросонья.
У Галена чуть челюсть не отвисла. Я боялась, что он будет
ревновать, но он слишком был поражен для этого. То есть удивленных у нас было
уже двое. Я едва могла поверить, что это Холода держу я в своих объятиях, что
это рот Холода оставил у меня на коже воспоминание горячее, как ожог.
Китто глядел на меня огромными синими глазами, и на лице его
выражалось не удивление, а жар. Я вспомнила: он же еще не знает, что в эту ночь
настоящего секса не получит.
Первым оправился Гален. Он зааплодировал и сказал с чуть
нервозным смешком:
– По десятибалльной шкале я бы поставил двенадцать, а
ведь я всего лишь смотрел.
Холод прижал меня к себе, все еще тяжело дыша, как после
долгого бега. Он заговорил с едва заметным придыханием, будто еще не пришел в
себя:
– Я думал, я уже забыл, как это делается.
Тут я засмеялась – тем глубоким, низким, сочным смехом, от
которого мужчины теряют голову, но я не притворялась. Тело мое еще пульсировало
от избытка крови, избытка жара. Я прижимала к себе Холода. Тяжесть его лица на
моей груди, его рот, склоненный ко мне так, что жар дыхания будто прожигал
ткань кофточки, и я более чем наполовину хотела, чтобы этот рот опустился ниже,
стал целовать мне груди.
