– Когда приедем в отель? – предположил он.
– У нее нога вывихнута, – сказал Гален. – Я
думаю, это может подождать.
– Нет, – сказала я. – Нам нужны гоблины.
Рука Галена, лежащая на моей ноге, выдала его напряжение.
– Мне это не нравится.
– Пусть не нравится, Гален, важно только понимать,
насколько это необходимо.
– И мне не нравится, что этот гоблин тебя
коснется, – произнес Холод, – но убить гоблина было бы просто. Их
проще убивать, чем сидхе, если пользоваться магией.
Я посмотрела на хрупкое тело Китто. Я знала, что он может
помахаться кулаками почти с кем угодно и потом ухромать прочь живым, но
магия... Это не сильная сторона у гоблинов.
Я устала, очень устала. Но мне больших трудов стоил альянс с
гоблинами. Лишаться его из-за брезгливости я не собиралась. Вопрос был только в
том, какую часть своего тела я готова подставить под его клыки? Фунт мяса я
отдавать не хотела, но укус – на него Китто имел право. Куда прикажете вас укусить?
Глава 34
Идти я не могла из-за ноги, и в вестибюль отеля меня внес
Дойл. Китто держался ко мне поближе. Рис отпускал по этому поводу сердитые
комментарии. Если Рис так и будет катить бочку на всех гоблинов, то будет еще
труднее, чем сейчас. А мне это не надо было. Мне надо было что-нибудь, от чего
стало бы легче.
А тот, кто ждал в вестибюле, задачу мне никак не облегчал.
Гриффин сидел в мягком кресле, вытянув длинные ноги и
откинув голову на спинку. Глаза его были закрыты, когда мы вошли, будто он спал.
Густые волнистые волосы цвета меди рассыпались по плечам. Я помнила времена,
когда они доходили до земли, и мне было горько, когда он их обрезал. Сегодня я
смогла не искать его в толпе – одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть
отсутствие этой рыжей, почти красной шевелюры. Зачем он здесь? Почему его не
было на пиру?
Я смотрела на него, на черную полосу ресниц закрытых глаз на
бледных веках. Он тратил зря гламор, пытаясь сойти за человека. Но даже
приглушив себя магией, он сиял. Одет он был в джинсы и ковбойские сапоги, белую
рубашку, застегнутую на все пуговицы, и джинсовую куртку с кожаными накладками
на плечах и рукавах. Я ждала, что у меня стеснится в груди, захватит дыхание
при виде его. Потому что он не спал – он принял позу, в которой сразу был виден
весь эффект. Но в груди у меня не стеснилось, и с дыханием тоже было все в
порядке.
Дойл остановился, держа меня на руках, перед самым краем
поддельного азиатского ковра, на котором стояло кресло. Я смотрела на Гриффина
сверху, с рук Дойла, и ничего не чувствовала. Семь лет моей жизни – и вот я
могу смотреть на него и не ощущать ничего, кроме ноющей пустоты. И задумчивой
печали, что все это время, всю эту энергию я потратила на вот этого. Я боялась
увидеть его снова, боялась, что все старые чувства нахлынут снова или что я
взбешусь, когда его увижу. Но ничего этого не было. У меня навсегда останутся
сладкие воспоминания о его теле, куда менее сладкие воспоминания о его измене,
но мужчина, который сидел передо мной в тщательно продуманной позе, уже не был
моей любовью. Это понимание принесло и глубокое облегчение, и тяжелую печаль.
Он медленно открыл глаза, потом губы его изогнулись в
улыбке. Вот от этой улыбки у меня в груди кольнуло, потому что когда-то я
верила, что она предназначается только для меня. И взгляд медово-карих глаз
тоже был мне знаком. Слишком знаком. Он смотрел так, будто я никогда никуда и
не девалась. Он смотрел на меня с той же уверенностью, что раньше Гален. Глаза
его наполнились знанием моего тела и обещанием, что скоро он это знание
освежит.
От этого даже гипотетические остатки моей нежности к нему
благополучно испарились.
Молчание затянулось слишком долго, но я не видела нужды его
прерывать. Я знала, что, если я ничего не скажу, первым заговорит Гриффин. Он
всегда обожал звук собственного голоса.
Он встал одним текучим движением, чуть сутулясь, и потому
казался слегка ниже своих шести футов трех дюймов. Улыбнулся мне во весь рот, и
глаза его заискрились, на щеках показались ямочки.
Я смотрела на него с неподвижным лицом. Тут помогло, что я
смертельно устала и едва могла шевелить мозгами, но дело было не только в этом.
Я была изнутри пуста и позволила себе выразить это на лице. Я давала ему
видеть, что он для меня ничего не значит, хотя, зная Гриффина, не думаю, что он
в это поверил.
Он шагнул вперед, протягивая руку, будто собираясь
обменяться со мной рукопожатием. Я посмотрела на него в упор, пока его рука не
опустилась, и впервые я увидела, что он не в своей тарелке.
Обведя взглядом всех нас, он снова повернулся ко мне.
– Королева настояла, чтобы меня сегодня там не было.
Она думала, что это может тебя расстроить. – Уверенность уходила из его
глаз, оставляя тревогу. – Что я сегодня пропустил?
– Что ты здесь делаешь, Гриффин?
Мой голос был так же пуст, как и сердце.
Он переступил с ноги на ногу. Явно сцена счастливого
воссоединения развивалась не по его сценарию.
– Королева сказала, что сняла запрет со стражи для тебя
лично.
Он покосился на Дойла, на остальных. Нахмурился, увидев
гоблина. Все это ему не нравилось. И не нравилось, что я у кого-то на руках. Во
мне шевельнулось некоторое чувство удовлетворения. Да, мелочно, но так было.
– Какое отношение имеет снятие запрета к ответу на мой
вопрос, Гриффин?
Он нахмурился, не понимая.
– Что ты здесь делаешь? – повторила я вопрос.
– Королева сказала, что пошлет с тобой одного из
стражей по ее собственному выбору. – Он снова попытался улыбнуться, но
улыбка под моим взглядом растаяла.
– Ты пытаешься мне сказать, что королева послала тебя в
качестве шпиона?
Он поднял голову, выставив подбородок. Признак, что он не
слишком доволен.
– Я думал, тебе будет приятно, Мерри. Есть много
стражей, с которыми куда хуже делить постель.
Я покачала головой, снова прислонилась лицом к плечу Дойла.
– Я слишком устала для таких разговоров.
– Что прикажешь нам сделать, Мередит? – спросил
Дойл.
Глаза Гриффина похолодели, и я поняла, что Дойл назвал меня
по имени, без титула – нарочно. От этого я улыбнулась.
– Отнесите меня в номер и свяжитесь с королевой. С этим
меня никто не заставит лечь в одну постель, ни по какой причине.
Гриффин шагнул к нам, продолжая гладить мои волосы. Дойл
повернулся, отводя меня от руки Гриффина.
– Она была моей спутницей семь лет, – произнес
Гриффин, и в его голосе слышалась злость.
– Тогда надо было ее ценить как драгоценный дар,
каковым она и является.
