Гриффин встал перед Дойлом, перекрывая нам путь к лифтам.
– Мерри, Мерри, неужели ты ничего...
– Не чувствую? – договорила я. – Чувствую.
Чувствую желание убраться отсюда, пока толпа не собралась.
Он глянул в сторону конторки портье. Ночная дежурная
смотрела на нас во все глаза. К ней подошел мужчина и тоже стал смотреть, будто
они опасались скандала.
– Я здесь по воле королевы. Только она может отослать
меня прочь, но не ты.
Глядя в его злобные глаза, я засмеялась.
– Отлично, отлично. Пойдемте в номер всей гурьбой и
позвоним ей оттуда.
– Ты твердо решила? – спросил Дойл. – Если ты
хочешь, чтобы он остался в вестибюле, мы это можем организовать.
Некоторый оттенок в его голосе подсказывал, что Дойл хочет
Гриффину дать как следует, ищет лишь повода его наказать. Не думаю, чтобы это
было из-за меня. Скорее дело в том, что Гриффин имел то, что все они хотели –
доступ к женщине, которая его обожает, – и он это выбросил на помойку у
них на глазах.
Холод встал за спиной у Дойла. Китто присоединился к нему.
Рис пододвинулся с другой стороны, а Гален начал обходить Гриффина с тыла.
Гриффин внезапно напрягся, рука его поползла к поясу брюк и
стала уходить под пиджак.
– Если твоя рука скроется из виду, – предупредил
его Дойл, – я сочту, что ты задумал недоброе. Тебе не понравится, если я
так сочту, Гриффин.
Гриффин пытался держать всех в поле зрения, но он уже дал
обойти себя с флангов и тыла. Держать под обзором полный круг невозможно. Это
было настолько неосторожно, что нельзя выразить словами, а Гриффин уж
каким-каким, но неосторожным не бывал никогда. Впервые я подумала,
действительно ли он так был огорчен нашим разрывом, что стал беспечным,
настолько огорчен, что это может стоить ему серьезных повреждений и даже
смерти.
Идея эта была даже заманчива с каким-то социопатическим
оттенком, но я не хотела его смерти. Я только хотела, чтобы он убрался.
– Как ни заманчиво было бы посмотреть, как вы будете
друг из друга пыль выбивать, давайте этого делать не будем, а сделаем вид, что
это уже сделано.
– Какие будут твои приказания? – спросил Дойл.
– Все поднимемся наверх, свяжемся с королевой, малость
почистимся, а там посмотрим.
– Как прикажешь, принцесса, – сказал Дойл.
Он понес меня к лифтам. Остальные шли следом, образовав
полукруглую сеть, чтобы отвести Гриффина в сторону от нас. Не ожидая приказа,
Рис и Гален заняли в лифте места по обе стороны Гриффина.
Дойл встал сбоку, спиной к зеркальной стене, так что он
видел сразу и Гриффина, и закрытую дверь. Холод точно так же встал с другой
стороны двери. Китто ел глазами Гриффина, будто впервые его видел.
Гриффин прислонился к стене, сложив руки на груди, скрестил
ноги – картина полной расслабленности. Но глаза его не были расслаблены. И
напряжение плеч тоже не удавалось скрыть никаким притворством.
Я посмотрела на него, стоящего между Галеном и Рисом. Он был
на три дюйма выше Галена и еще намного выше Риса.
Поймав мой взгляд, он сбросил с себя гламор, медленно, как в
стриптизе. Сколько раз я видела, как он делает это голым, – не сосчитать.
Как будто видишь свет, расходящийся у него из-под кожи. Всегда сперва стопы,
потом мышечная гряда икр, до сильных бедер, вверх, вверх, пока каждый дюйм кожи
не начинал светиться полированным алебастром, в котором горит свеча, и так ярко,
что будто даже тени ложились от предметов.
Память о его теле, нагом и сияющем, выжжена была в моем
сознании, и то, что я закрыла глаза, не помогло. Слишком долго это воспоминание
было мне дорого. Я открыла глаза и увидела, как медно-красные волосы начинают светиться,
будто сквозь них проведен тоненький металлический провод. Густые толстые волны
волос потрескивали и шевелились от силы. Глаза перестали быть медово-карими,
они стали трехцветными: карими возле зрачка, потом расплавленное золото и
старая бронза. От вида сияющего Гриффина у меня дыхание стеснилось в груди. Он
всегда был красив, и никакая ненависть не могла этого изменить.
Но одной красоты недостаточно, даже наполовину недостаточно.
Никто ни слова не говорил, пока лифт не остановился. Тут
Гален поймал Гриффина за руку, а Рис проверил коридор перед тем, как Дойл меня
вынес.
– Зачем такие предосторожности? – спросил
Гриффин. – Что сегодня случилось?
Рис проверил дверь, потом взял у меня карту с ключом и
открыл дверь. Он проверил номер, пока мы все ждали в холле. Если у Дойла и
устали руки меня держать, это не было заметно.
– Номер чист, – сказал Рис.
Он взял Гриффина за другую руку, и они ввели его в номер. Мы
вошли за ними.
Дойл положил меня на кровать, прислонил к ее спинке. Достав
из-под одеяла подушку, Дойл подложил ее мне под ногу. Потом снял плащ и положил
его в ногах кровати. На голой груди у него была все та же система кожаных
ремней с металлическими шипами, в ушах блестели все те же серебряные кольца, и
павлиньи перья все так же задевали плечи. Мне впервые пришло в голову, что я
никогда не видела Дойла в другом уборе. Не только в одежде, но я даже не знаю,
использует ли он гламор. Дойл никогда не старался быть не тем, что он есть.
Я посмотрела на Гриффина, все еще сияющего, все еще прекрасного.
Гален и Рис усадили его в кресло. Гален облокотился на столик возле кресла. Рис
привалился к стенке. Никто из них не светился, но я знала, что Гален по крайней
мере не пытался сойти за человека.
Китто взобрался на кровать и свернулся подле меня, закинув
одну руку мне на талию, опасно близко к тому, что пониже. Но он не пытался
использовать это положение. Уткнувшись лицом мне в бедро, он казался довольным,
будто собирался уснуть.
Холод сел в дальнем конце кровати, оставив ноги на полу, но
не допуская, чтобы на постели оказался только гоблин. Он скрестил руки на груди
под следами крови. Так он и сидел – высокий, прямой и щемяще-красивый, но не
светился, как Гриффин.
Вдруг меня осенило: Гриффин не убирал гламор, он его
добавлял. Всегда, когда я думала, что он убирает обман, он укутывал себя самым
большим обманом. Почти никто из сидхе не умеет использовать гламор, чтобы
улучшить свой вид в глазах других сидхе. Попытаться можно, но это будет зряшная
работа. Даже я теперь, когда пришла в силу, видела, что его сияние – обман.
Я закрыла глаза, оперлась головой о стену.
– Убери гламор, Гриффин. Сиди как хороший мальчик.
Я сама слышала, каким усталым голосом говорю.
– У него отлично получается, – сказал Дойл. –
Лучше я вряд ли у кого видел.
Я открыла глаза и посмотрела на Дойла.
– Приятно слышать, что представление предназначалось не
мне одной. А то я чувствовала себя полной дурой.
