Я сама услышала, как странно, напряженно, с придыханием
звучит мой голос:
– У тебя гостиная полна магией, Алистер. Что ты с таким
количеством делаешь?
Я надеялась, что в фургоне эти слова слышали.
– Давай покажу, – ответил он.
Мы стояли у закрытой двери в левой стене.
– Что там за дверью? – спросила я.
Только эта дверь и была видна от входа. Еще уходил коридор
из дальнего конца гостиной в глубь дома, и открытый холл вел в кухню. Это была
единственная закрытая дверь, и если ребятам придется бежать ко мне на выручку,
то не надо им плутать. Пусть идут прямо ко мне вытаскивать.
– Давай не будем притворяться, Мерри. Мы знаем, зачем
ты здесь – зачем мы оба здесь. Там спальня.
Он открыл дверь, и действительно – это была спальня. Вся
красная, от двуспальной кровати и ковра на полу до драпировки, полностью
скрывающей стены. Будто стоишь в ящике, обитом алым бархатом. Между тяжелыми
драпри сверкали как хрусталь зеркала, повешенные, чтобы привораживать взор.
Окон не было. Закрытая коробка в центре всей магии, что он сюда вызвал.
Сила накатила на меня удушающим мехом – теплая, тесная, не
дающая дышать. И говорить тоже. Ноги у меня отказали но Алистер, не замечая
этого, влек меня вперед, втаскивал в комнату, и я споткнулась. Только его руки
помешали мне упасть на натертый паркет. Он попытался подхватить меня на руки,
но я рухнула на пол, чтобы он меня не мог поднять. Это не был обморок – просто
я не хотела, чтобы меня подняли, потому что знала, куда он меня отнесет: на
кровать. А она стояла в центре всей этой силы, и мне туда не хотелось – пока
что.
– Погоди, – сказала я, – погоди! Дай девушке
перевести дух.
Сразу за дверью стоял комод с выдвижными ящиками – невысокий,
примерно мне до пояса. Я оперлась на него, чтобы встать на ноги, хотя Алистер
очень любезно старался мне помочь. Поставив сумочку на комод, я дважды сжала
ручку, включая камеру. Отсюда ей открывался отличный вид на кровать.
Он подошел сзади, охватил меня руками, прижимая мне локти к
бокам, но не сильно. Это должно было означать объятие. То, что меня при этом
охватил страх, – не его вина на самом-то деле. Я попыталась расслабиться,
прислонившись к его телу, в круге его рук, но не смогла. Слишком густой была
сила в комнате, и напряжение не отпускало меня. Лучшее, на что я была
способна, – не вырываться.
Он ткнулся лицом мне в щеку, провел губами по коже.
– Ты не кладешь тон?
– Мне не нужно.
Я повернула голову, как бы поощряя его спуститься губами
ниже по шее. Дважды повторять ему не пришлось. Губы его остановились у моего
плеча, но руки скользнули вперед, обхватив за талию.
– Боже мой, какая ты тоненькая! Я тебя пальцами могу
охватить.
Я осторожно отодвинулась от него в сторону кровати. Чувства
начали привыкать к магии. Годы практики научили меня, как не замечать приличные
количества силы. Если у тебя есть чувствительность к таким вещам, а сходить с
ума ты не хочешь, научишься приспосабливаться. Магию можно свести на уровень
белого шума, звуков большого города и замечать ее лишь тогда, когда сама
захочешь.
Я встала на яркий персидский ковер, окружавший
кровать, – точь-в-точь как описывала Наоми. Но не могла заставить себя
пройти несколько последних шагов к кровати, потому что ощущала круг, лежащий
под ковром, – он отталкивал меня, как гигантская рука. Это был круг силы,
в котором надо стоять, когда колдуешь, чтобы то, что ты вызвал, не могло тебя
съесть, или наоборот – вызываешь что-то внутрь круга, а сам остаешься в
безопасности за его пределами. Не видя рун, я не могла сказать, что это за круг
– щит или тюрьма. И даже если бы я видела руны и их строение, могла бы тоже не
догадаться. Я знаю сидхейское колдовство, но есть и другие виды силы, другие
мистические языки для вызова магии. Они могли быть мне не знакомы, и
единственный способ узнать, что это за круг, – войти в него.
Тут беда в том, что некоторые круги строятся для удержания
фейри в плену, и, попав внутрь, я могла оказаться пойманной. Если это
действительно компашка косящих под фейри, они вряд ли будут пытаться нас
ловить, но никогда не скажешь заранее. Если ты что-то очень любишь, но не
можешь потрогать или удержать, любовь может превратиться в ревность
разрушительнее любой ненависти.
Алистер распустил галстук, идя ко мне, и на губах его
появилась улыбка предвкушения. Очень он был самодоволен, уверен в себе – и во
мне. Так и подмывало просто уйти, увидеть, как эту самоуверенность смоет у него
с физиономии. Пока что он не сделал еще ничего мистического, не говоря уже о
незаконном. Я такая легкая добыча? А всю мистику он экономит для более
неуступчивых? Может, мне надо быть поупрямее? Или поагрессивнее? Что заставит
Алистера Нортона сделать что-нибудь незаконное перед камерой? Я еще не решила,
быть мне холодной девственницей или распаленной шлюхой, как он уже оказался
передо мной, и время на размышление истекло.
Он наклонился меня поцеловать, и я подняла голову ему
навстречу, встав на цыпочки, держась за его согнутые руки. Бицепсы его
напряглись у меня под пальцами, разбухли под пиджаком. Вряд ли он это делал
нарочно – просто привычка. Он меня поцеловал, как все делал – с легкостью,
добытой практикой, с небрежным искусством. Руки его сомкнулись вокруг моей
талии, прижали меня к нему, оторвали от пола. Он двинулся внутрь круга. Я
оторвалась, успела только сказать: "Подожди!" – но мы были уже на той
стороне, внутри. Как в глазу урагана. Внутри было тихо – самое спокойное место
во всем доме. Тугое напряжение, которого я не осознавала сама, отпустило мне
плечи и спину.
Алистер подхватил меня на руки и понес по кровати,
передвигаясь на коленях. Когда мы оказались в середине, он опустил меня и
остался стоять на коленях, возвышаясь надо мной. Но я уже три года работала с
Утером, и шесть футов – ерунда для того, кто завтракает иногда с тринадцатью.
Очевидно, у меня не был особенно потрясенный вид, потому что
он снял галстук, бросил его на кровать, и взялся за пуговицы рубашки. Это меня
удивило. Помешанные на доминантности обычно хотят, чтобы жертва разделась
первой. Он уже снял пиджак и рубашку и взялся за ремень, когда я сообразила,
что делать. Хорошо бы несколько замедлить темп.
Я села, тронула его за руки:
– Не торопись. Дай мне насладиться процессом обнажения.
А то ты мчишься, будто у тебя сегодня еще одно свидание.
Я подержала его за руки, погладила, подняла ладони к его
голым плечам. Я сосредоточилась на ощущении волосков на его предплечьях, как
они скользят под моим прикосновением. Если я сфокусируюсь только на физических
ощущениях, то смогу заставить собственные глаза солгать, выразить неподдельный
интерес. Тут главное – не думать о том, кого я касаюсь.
– Сегодня нет никого, кроме тебя, Мерри. – Он
поднял меня на колени, погладил мне волосы, пропуская их сквозь пальцы, взял
мое лицо в свои большие ладони. – И никого не будет ни для одного из нас
после этой ночи, Мерри.
