– Он облепляет мне руку, будто я вложил ее в чашу с
чем-то что присасывается, когда в нее сунешься, – сказал Шолто с
придыханием, наполненный удивлением, отразившимся у него на лице.
Я ощутила, как его рука пробивается через энергию, будто
тело мое находится под водой и его рука несет с собой прохладный воздух. Она не
дотронулась до меня, она пробила мои щиты, втолкнула в меня его магию. У меня
открылись глаза, перехватило дыхание. Рефлекторно я выплеснула свою силу –
накрыть, как накрываешь рукой рану.
Тело его дернулось, коснувшись моей магии. Он посмотрел на
меня, полураскрыв губы, пульс его бился пойманной птицей под тонкой кожей
горла.
– Я понятия не имел, чего я не ведал.
Я кивнула, глядя на него, распростертая на кровати, и его
рука трепещущей тяжестью лежала у меня на ребрах.
– Это только начало, – сказала я хриплым шепотом.
Я не старалась, чтобы это звучало сексуально, просто голос
изменил мне. В этот момент я не могла думать ни о каком уродстве, которое
помешало бы мне сказать "да".
Я потянулась к его рубашке. Он убрал руку, оперся на обе,
чтобы я могла достать до пуговицы. Я расстегнула следующую пуговицу, ничего
оттуда не выскочило. Я расстегнула еще одну. Сила парила, как жар от мостовой.
– Убери все иллюзии, Шолто, дай мне видеть.
Он тихо прошептал:
– Я боюсь.
Я уставилась на него:
– Ты действительно думаешь, что я упущу такой шанс? Я
хочу вернуться из изгнания, Шолто. Я устала притворяться, приспосабливаться. Я
хочу все вернуть. – Я погладила его шею, и наши силы, смешавшись, потекли
за моей рукой невидимой вуалью. – Плоть сидхе, радость, равная
моей, – войти в полые холмы и быть там желанной. Я хочу домой, Шолто.
Убери свой гламор и дай мне увидеть, как ты выглядишь.
Он сделал то, что я просила. Щупальца вылились из рубашки, и
на ум пришли аналогии вроде гнезда змей или вывалившихся кишок. Я застыла, и на
этот раз дыхание у меня в груди замерло не от страсти.
Шолто тут же подался назад, встал, повернулся так, чтобы я
не видела. Моя реакция отсекла кипящую между нами магию – точнее, его реакция
на мою реакцию. Рука его стала всего лишь рукой под моей ладонью, живой и
теплой, но не более.
Я схватилась за нее обеими руками. Я пыталась повернуть его
к себе, но он уперся. Я встала на колени, не отпуская его руки, но потянулась к
его телу, к дальнему краю рубашки. Ничто не коснулось меня при этом, а
коснуться должно было многое. Он вернул гламор на место. Я не ощущала того, что
там было на самом деле.
Я с усилием повернула его к себе. Рубашка была расстегнута
до середины живота. Грудь и живот белели, мускулистые, гладкие, идеальные. Я
расстегнула еще одну пуговицу, и живот показался, похожий на булыжную мостовую,
как на рекламе массажного масла. Шолто дал мне расстегнуть рубашку и вытащить
ее до ремня, но на меня не смотрел.
– Я полагаю, что, если ты решил спрятаться за гламором,
он вполне может быть красивым.
Он не смотрел на меня, и вид у него был сердитый.
– Если бы таков был мой настоящий вид, ты бы не
отвернулась.
– Если бы таков был твой настоящий вид, ты никогда не
стал бы королем Воинства.
Что-то мелькнуло у него в глазах, чего я не поняла, но все
лучше, чем гнев, окрашенный горечью.
– Я мог бы быть придворным сидхе.
– Разве что лордом – кровь твоей матери недостаточно
хороша для чего-нибудь большего.
– Я и так лорд.
Я кивнула:
– Да, своей силой и своей заслугой. Королева не могла
бы отпустить такую силу прочь от нашего Двора без титула.
Он улыбнулся, но горько, и гнев снова стал заполнять его
глаза.
– Ты хочешь сказать, что лучше править в аду, нежели
служить на небесах?
Я покачала головой:
– Совсем нет. Я хочу сказать, что ты и так имеешь все,
что могла тебе дать кровь твоей матери, и при этом ты царь.
Он посмотрел на меня – опять его лицо стало надменной
маской. Я такую слишком часто при Дворе видала.
– Кровь моей матери не может дать мне тебя.
– Я пока что тебя не отвергла.
– Я видел твое лицо, ощутил нежелание твоего тела. Тебе
не обязательно произносить это вслух.
Я стала вытаскивать его рубашку из штанов. Он перехватил мою
руку:
– Не надо.
– Если ты уйдешь сейчас, все будет кончено. Сбрось свои
иллюзии, Шолто, дай мне посмотреть.
– Я это уже делал.
Он выдернул рубашку у меня из рук так резко, что потянул
меня с кровати, когда отодвинулся.
– Было бы отлично, если бы я могла принять тебя, не
дрогнув. Прости, что не получилось, но не лишай девушку шанса. Первый взгляд
слишком меня... ошарашил.
Он покачал головой:
– Ты права, я царь слуа. Я не буду унижен.
Я села на край кровати и посмотрела на него. Он выглядел
безупречно, хотя слегка угрюмо. Но это было не настоящее, а я последние годы
провела скрываясь, прикидываясь. Фальшь, как бы красива она ни была, может
сильно устареть. Хотя Неблагой Двор его отверг, никто не воплощал его так
точно, как Шолто. Сочетание невероятной красоты и невозможного ужаса, не бок о
бок, а в переплетении. Одно без другого существовать не может. Шолто был
по-своему идеальным сочетанием всего, что представлял собой Двор, и они его
отвергли, опасаясь, что он есть совершенное воплощение неблагого сидхе. Вряд ли
они это так четко формулировали, таким количеством слов, но именно это их в
Шолто пугало: не то, что он чужой, а то, что он не чужой.
– Я не могу дать слово, что не отвернусь во второй раз,
но даю слово, что попытаюсь это сделать.
Он посмотрел на меня сквозь надменность как сквозь
прозрачный щит.
– Этого мало.
– Это все, что я могу предложить. Неужто страх отказа
действительно стоит того, чтобы так легко отказаться от первого прикосновения
плоти сидхе?
В глазах Шолто мигнуло сомнение.
– Если тебе этого... не вынести, – что-то в этой
фразе его позабавило, но не развеселило, – то я могу призвать гламор, и
тогда...
Я закончила за него фразу:
– Да, тогда мы сможем.
Он кивнул:
– Это самые близкие к мольбе слова, произнесенные мною
за всю жизнь.
– Твое счастье, – засмеялась я.
Он посмотрел недоуменно, и почти облегчением было видеть,
как истинное лицо Шолто проглянуло из-под этой тщательной маски.
– Я не понял.
