Он начал вылизывать рану длинными медленными движениями.
Глаза его все еще были закрыты, и на таком близком расстоянии я видела черные
ресницы, черные на черном фоне щек. Боль уже почти исчезла, осталось только
ощущение скользящего языка. Ощущение рта на коже заставило сильнее биться
сердце, перехватило дыхание. Серьги Дойла ловили свет, отражали, будто края его
ушей серебрились. У раны стало скапливаться тепло, и это было по ощущениям
похоже на исцеление наложением рук. То же самое растущее тепло, дрожащая на
коже и внутри нее энергия.
Дойл оторвался от моей руки, полузакрыв глаза, полураскрыв
губы. Он будто пробуждался от сна или будто его прервали в более интимном
процессе. Почти неохотно он отпустил мою руку.
Голос его прозвучал медленно и хрипло:
– Я давно уже этого не делал. И забыл, какое от этого
ощущение.
Я согнула руку, чтобы посмотреть на рану, и раны не было. Я
потрогала кожу пальцами. Она была гладкой, нетронутой, все еще влажной от языка
Дойла, все еще теплая на ощупь, будто магия на ней держалась.
– Великолепно, даже шрама не осталось.
– Ты удивлена?
– Скорее приятно поражена.
Он слегка поклонился, все еще сидя на кровати.
– Безмерно рад был послужить моей принцессе.
– Я забыла положить подушки.
Я встала и пошла к шкафу, но он взял меня за руку.
– У тебя идет кровь.
Я посмотрела на руку – она была все так же цела.
– Из ноги, принцесса.
Я посмотрела вниз – по правой ноге сочилась струйка крови.
– А, черт!
– Ложись на кровать и позволь мне посмотреть на рану.
Все еще держа меня за руку, он сделал попытку притянуть меня
на кровать.
Я уперлась, и он меня отпустил.
– Она не должна была бы уже кровоточить, принцесса
Мередит. Дай мне вылечить ее, как я вылечил тебе руку.
– Она очень высоко на бедре, Дойл.
– Ведьма пыталась проколоть тебе бедренную артерию.
– Да, – сказала я.
– Я вынужден настаивать на том, чтобы увидеть рану,
принцесса. Это слишком опасный участок, чтобы оставить ее без внимания.
– Она очень высоко на бедре, – повторила я.
– Я это понял, – ответил он. – Теперь,
пожалуйста, ляг и дай мне посмотреть на рану.
– У меня ничего не надето под рубашкой, – сказала
я.
– А! – произнес он. Эмоции сменились на его лице
так быстро, что я не успела их прочитать – будто облака по полю в ветреный
день. Наконец он сказал: – Может быть, ты могла бы что-нибудь надеть, и тогда я
осмотрел бы твою рану.
– Хорошая мысль, – согласилась я и открыла ящичек,
где лежали мои невыразимые. Трусы, как и спальные гарнитуры, состояли из шелка,
атласа и кружев. Наконец я выбрала пару черного атласа без кружев, без
оборочек, без окошечек. Самое консервативное, что у меня есть.
Я оглянулась на Дойла. Он, не ожидая просьбы, повернулся ко
мне спиной. Я натянула трусики, поправила рубашку и сказала:
– Можешь обернуться.
Он обернулся с очень серьезным лицом.
– Большинство придворных дам не стали бы меня
предупреждать. Некоторые – чтобы поддразнить, другие – потому что это просто не
пришло бы им в голову. Нагота при Дворах – обычное явление. Как тебе пришло в
голову мне сказать?
– Из стражей некоторые заигрывают с дамами, щекочутся и
похлопывают, и таких бы я не стала предупреждать. Для них это была бы просто та
же игра. Но ты никогда в нее не играл, Дойл. Всегда держался в стороне. И
просто лечь и растянуться перед тобой на кровати было бы... нехорошо.
Он кивнул:
– Да, было бы. Очень многие при Дворе относятся к нам,
к тем кто держится поодаль, как к евнухам, будто у нас никаких чувств нет. На
самом деле мы предпочитаем вообще не касаться мягкой плоти, чем чтобы нас
заводили до точки, а облегчения не было. Это для меня хуже, чем ничего.
– Разве королева вам запрещает даже касаться самих
себя?
Он опустил глаза к полу, и я поняла, что переступила со
своим вопросом границу вежливости.
– Прости меня, Дойл, мы слишком чужие для такого
вопроса.
Он ответил, не поднимая глаз:
– Ты самый вежливый представитель королевской крови при
Неблагом Дворе. Королева считала твою... обходительность слабостью. – Он
пристально посмотрел на меня. – Но мы, стража, это ценили. Всегда было
приятно охранять тебя, потому что тебя мы не боялись.
– Действительно, у меня же не было ни силы, ни влияния.
– Нет, принцесса, я не говорю о твоей магии. Я хочу
сказать, что мы не боялись жестокости с твоей стороны. Принц Кел унаследовал от
своей матери ее... чувство юмора.
– То есть он садист?
– Во всех смыслах, – кивнул Дойл. – А теперь
ложись на кровать и дай мне посмотреть на рану. Если ты истечешь кровью во имя
стыдливости, королева может сделать меня евнухом.
– Ты – Мрак королевы, ее правая рука. Она не станет
лишаться тебя ради меня.
– Боюсь, что ты недооцениваешь себя и переоцениваешь
меня. – Он протянул мне руку. – Пожалуйста, принцесса, соизволь лечь
на кровать.
Я приняла протянутую руку и взобралась на кровать на
коленях.
– А ты, пожалуйста, называй меня Мередит. Уже много лет
как я не слышала "принцесса то, принцесса се". В Кахокии я снова
этого наслушаюсь, а сегодня, прошу тебя, давай без титулов.
Он склонил голову:
– Как скажешь, Мередит.
Я позволила ему помочь мне переползти на середину кровати,
хотя на самом деле помощь мне не была нужна. Отчасти это было потому, что он
хотел помочь, а отчасти – из-за ощущения его руки в моей.
Я легла, погрузив голову в роскошь подушечек. Приподнявшись
на локтях, я отлично видела линию моего тела.
Дойл склонился у моей ноги.
– С твоего разрешения, принцесса.
– Мередит.
– С твоего разрешения, Мередит, – кивнул он.
Я потянула вверх темный шелк, пока не открылась рана. Она
была настолько высоко, что из-под рубашки показались черные трусики.
Он руками исследовал рану, оттягивая кожу, надавливая
пальцами. Она болела, и болела не по-хорошему, будто повреждения были сильнее,
чем я думала. Кровь побежала быстрее, но это была не артерия. При пробитой
бедренной артерии я бы истекла кровью еще несколько часов назад.
Он разогнулся, опустив руки себе на колени.
