– Все, что пожелаете.
Мне пришлось оттаскивать от нее Дойла. Я шепнула ему:
– Я бы на твоем месте взяла с собой дуэнью, когда
пойдешь ее допрашивать.
– Я не собирался идти один, – ответил он и
посмотрел на меня. Поскольку мы шептались, наши лица были очень близко друг от
друга. – Совсем недавно я узнал, что не так уж устойчив против сексуальных
авансов. – Он смотрел честно, открыто – как мне хотелось, чтобы он смотрел
в самолете. – В будущем придется быть осторожнее.
С этими словами он распрямился и стал слишком высок, чтобы
нам шептаться. Мы пошли к выходу в терминал, он впереди, я – за ним.
Шум двигателей остался позади – мы шли к шуму народа.
Глава 20
Шум толпы необъятным бормотанием наплывал на меня, поверх
меня, будто я тонула в море звука. Людей болтало туда-сюда в дверях, как
многоцветные щепки, – стена людей.
Наш терминал выходил в широкий холл, уводивший в глубь
аэропорта. Дойл стоял проеме, в стороне, поджидая меня. Тут я сквозь толпу
увидела высокую фигуру, идущую к нам. Гален был одет в полосы зеленого и
белого: светло-зеленый свитер, еще более светлые зеленые штаны и белый пыльник
до щиколоток, развевавшийся сзади пелериной. Свитер был под цвет волосам,
которые короткими локонами спадали чуть ниже ушей, только сзади висела длинная
тонкая косичка. Отец его был пикси, которого королева казнила за наглое
преступление – он соблазнил одну из ее служанок.
Не думаю, что королева казнила бы этого пикси, если бы
знала, что он зачал дитя. Дети драгоценны, и все, что размножается, продолжает
свою кровь, заслуживает того, чтобы держать его при себе.
Я была рада его видеть, но знала, что если он здесь, то
поблизости будет и фотограф. Честно говоря, я удивилась, что меня не встретили
цепи репортеров. Принцесса Мередит исчезла на три года, и сейчас она
возвращается домой живая и невредимая. Много лет мое лицо было наклеено на
афишах супермаркетов; людей, которые видели эльфийскую принцессу Америки, было
не меньше тех, кто встречал Элвиса. Не знаю, кто что сделал, чтобы спасти меня
от акул прессы, но я была благодарна за это.
Бросив сумку рядом с Дойлом, я бросилась к Галену. Он сгреб
меня в охапку и шумно поцеловал в губы.
– Мерри, до чего же я рад тебя видеть, девонька!
Его руки сплелись у меня на спине, легко держа меня в футе
над землей.
Я никогда не любила, чтобы ноги беспомощно болтались.
Поэтому я обхватила его ногами за пояс, а он переместил руки мне на бедра,
чтобы поддержать.
К Галену на руки я бросалась всегда, сколько себя помню.
После смерти отца он меня не один раз защищал при Неблагом Дворе – хотя,
будучи, как и я, полукровкой, он не больше моего имел влияния. Зато он имел
шесть футов мускулистого тела и был обученным воином, так что ему было чем
подкрепить свою угрозу.
Конечно, когда он в семь лет подхватывал меня на руки, не
было ни поцелуя, ни других вещей. Будучи лишь чуть старше ста лет, Гален
оставался одним из самых молодых стражников королевы Андаис. Всего семьдесят
лет разницы – среди сидхе это было как вырасти вместе.
Треугольный вырез его свитера низко уходил по выпуклой
груди, обнажая завитки волос более темной зелени, чем волосы на голове, –
почти черные. Свитер был мягкий, приятный на ощупь, обтягивал его тело. Кожа у
него была белая, но свитер подчеркивал оттенок бледной-бледной зелени, и кожа
казалась то перламутрово-белой, то зеленоватой, в зависимости от освещения.
Глаза у него были зеленые, как молодая весенняя травка,
скорее человеческие, чем переливающийся изумруд, как у меня. Но все остальное –
остальное было настолько оригинально, что словами не опишешь. Я так считала с
четырнадцати лет, хотя не его обещал мне мой отец. Слишком хорошим парнем для
этого был Гален. Он недостаточно хорошо играл в политические игры, и отец не
был уверен, что Гален доживет до того, чтобы увидеть, как я вырасту. Да, Гален
говорил тогда, когда мудрее было бы промолчать. Это я так любила в нем, когда
была ребенком, и из-за этого так за него опасалась, когда стала старше.
Он протанцевал по холлу со мной на руках под музыку, которая
слышна была только ему, но я почти слышала ее, когда глядела ему в глаза,
обвела взглядом закругление его губ.
– Как я рад тебя видеть, Мерри!
– Я это чувствую, – ответила я.
Он засмеялся – очень по-человечески. Ничего, кроме веселой
радости Галена, в этом не было особенного, но для меня это всегда было
по-особому.
Он наклонился ближе ко мне и шепнул:
– Ты волосы срезала. Такие красивые волосы!
Я чмокнула его в щеку:
– Отрастут.
Репортеров было немного, потому что слишком поздно они
получили весть, чтобы налететь ордой, но почти у каждого был фотоаппарат.
Фотографии сидхе королевской крови, особенно если они делают что-то необычное,
всегда найдут спрос на рынке. Мы не возражали, чтобы они щелкали свои снимки,
потому что помешать этому не могли. Использовать против них магию было бы ущемлением
свободы печати – так постановил Верховный суд. Репортеры, которые писали о
сидхе, сами были парапсихиками своего рода или колдунами. Они бы ощутили, если
бы против них использовали магию. Достаточно было бы только сообщить, и добро
пожаловать в гражданский суд. Поговорить насчет Первой поправки.
У фейри есть два способа отношения к репортерам. Некоторые
из нас ведут себя на публике крайне прилично, не представляя никакого интереса
для папарацци. Мы с Галеном принадлежали к той школе, которая считала, что им
надо дать что-нибудь пофотографировать. Что-нибудь не важное, чтобы они не
искали более сенсационного материала. Что-нибудь позитивное, свеженькое и
интересное. Такое отношение поощрялось королевой Андаис. У нее последние лет
тридцать был пунктик: выставить в СМИ свой Двор в более живом, привлекательном
виде. Лет тридцать – столько, сколько я на свете живу. Я участвовала вместе с
отцом в весенних парадах. Моя помолвка с Гриффином проходила публично. Если
королева велит "публично", то никакой "неприкосновенности
частной жизни".
Кто-то рядом прокашлялся, и я перевела взгляд с Галена на
Баринтуса. Если Гален казался оригинальным, то Баринтус – совершенно неземным.
Волосы у него были цвета моря, цвета океанов. Бирюза Средиземного моря, темная
синева Тихого океана, штормовая сероватая синева, как у океана перед бурей,
переходящая в почти черный, как над глубинами, где вода течет густая, как кровь
спящих великанов. При каждом касании света эти цвета переливались, переходя
один в другой, будто это вовсе были и не волосы. Алебастровая белизна его кожи
могла соперничать с моей. Глаза синие, но зрачки – черные щелки. Я точно знала,
что у него есть прозрачная мембрана как третье веко, и он закрывает ею глаза,
когда находится под водой. Когда мне было пять, он меня учил плавать, и меня
приводило в восторг, что он может дважды подмигнуть одним глазом.
