– С удовольствием, – сказал Гален и зашагал к
конторке портье.
Мы с Баринтусом остались стоять с моим багажом.
Дженкинс смотрел то на меня, то на Галена:
– Полиция мне ничего не сделает.
– Заодно и проверим? – предложила я.
Гален говорил с той же девушкой, которая глазела на
Баринтуса. Теперь она его себе представляет голым? Хорошо, что я в другом конце
вестибюля, застрахована от случайного прикосновения. Может, ловить случайно
образы чужого вожделения и полезно для подбора жрецов и жриц храма, но так как
храма у меня нет, мне это только мешает.
Дженкинс смотрел на меня в упор.
– Я так рад, что вы вернулись, Мередит. Искренне, очень
рад.
Слова были вежливо-приветливые, но интонация – чистый яд.
Его ненависть ко мне была почти осязаемой.
Мы с ним вместе видели, как портье взяла телефонную трубку.
Двое молодых людей, у одного табличка "Помощник управляющего", у другого
– только с именем, решительно зашагали к нам.
– Я думаю, Барри, что тебя ждет уведомление о расчете.
Желаю приятно провести время в ожидании полиции.
– Никакое постановление суда не удержит меня вдали от
вас, Мередит. У меня руки начинают чесаться, когда я чую материал. Чем лучше
материал, тем сильнее чешутся. А когда я возле вас, Мередит, я готов прямо кожу
с них соскрести. Что-то крупное готовится, и оно вертится вокруг вас.
– Ну и ну, Барри, когда ты стал пророком?
– В один прекрасный день на тихой проселочной
дороге, – ответил он и наклонился так близко, что стал слышен запах
лосьона, забиваемый застарелым табаком. – Мне было явлено то, что вы
называете прозрением, и с тех пор у меня этот дар.
Сотрудники отеля были уже почти рядом. Дженкинс наклонился
еще ближе, настолько, что со стороны это выглядело бы поцелуем. И прошептал:
– Кого боги хотят погубить, сперва лишают разума.
Его схватили под руки и потащили от меня прочь. Дженкинс не
сопротивлялся – ушел спокойно.
– Его отведут в кабинет управляющего до прихода
полиции, Мерри, – сказал Гален. – Ты знаешь, они ведь его не
арестуют.
– Нет, в Миссури пока еще нет закона о преследовании.
Мне пришла в голову интересная мысль: что, если бы мы
заманили Дженкинса за мной в Калифорнию, где законы другие? В округе
Лос-Анджелес законы о преследовании достаточно суровы. Если Дженкинс станет уж
слишком большой докукой, может быть, я постараюсь, чтобы он за мной поехал
куда-нибудь, где его на какое-то время засадят за решетку. Он публично
поцеловал меня против моей воли – так я заявлю – перед лицом беспристрастных
свидетелей. При правильных законах он будет очень плохим мальчиком.
Раскрылись двери лифта. Отлично, но сейчас меня спасать уже
не нужно. Двери закрылись за нами, оставив нас в зеркальном ящике. Все мы молча
созерцали свои отражения, но Гален сказал:
– Дженкинса ничему не научишь. После того, что ты с ним
сделала, он бы должен был тебя бояться.
У моего отражения от удивления глаза полезли на лоб. Я
опомнилась, но поздно.
– Это была догадка, – сказала я.
– Но верная, – подтвердил Гален.
– А что ты с ним сделала, Мерри? – спросил
Баринтус. – Ты же знаешь правила.
– Я знаю правила.
И я хотела выйти из остановившегося лифта, но Гален меня
придержал за плечо.
– Мы – телохранители. Первым должен выйти один из нас.
– Извини, отвыкла, – сказала я.
– Привыкни снова, и быстро, – отозвался
Баринтус. – Я не хочу, чтобы тебя ранили только потому, что ты не
спряталась за нами. Принимать риск на себя, чтобы ты была в
безопасности, – наша работа.
Он нажал кнопку удержания дверей открытыми.
– Это я знаю, Баринтус.
– И все же ты чуть не вышла первой.
Гален очень осторожно выглянул из лифта, потом вышел в холл.
– Чисто.
И он отвесил низкий поклон. Косичка упала с его плеча и
коснулась пола. Я помнила времена, когда его волосы спускались к полу зеленым
водопадом. Во мне жила мысль, что именно такие должны быть волосы у мужчины.
Такие длинные, что достают до пола. Такие длинные, что накрывают мое тело
шелковой простыней в минуты любви. Я огорчилась, когда он их отрезал, но это было
не мое дело.
– Поднимись, Гален.
Я вышла в холл с ключом в руке.
Он встал и танцующим шагом подскочил к двери, опередив меня.
– О нет, миледи. Только мне должно отпереть этот замок.
– Гален, прекрати. Я серьезно.
Баринтус просто шел за нами спокойно, как отец, наблюдающий
шалости взрослых детей. И даже не так: он игнорировал нас, как раньше
Дженкинса, почти также. Я оглянулась на него, но ничего не смогла прочесть на
бледном лице. Бывали ведь времена, когда он больше улыбался, смеялся больше. Я
помнила, как его руки вынимали меня из воды, и звучал громоподобный смех, а
волосы его медленным облаком развевались вокруг тела. Я вплывала в это облако,
взбивала его своими ручонками. Мы смеялись вместе. В первый раз, как мне
пришлось плавать в Тихом океане, я вспомнила Баринтуса. Мне хотелось показать
ему этот новый необъятный океан. Насколько я знаю, он его никогда не видел.
Гален ждал перед дверью. Я подождала, пока Баринтус не
подойдет к нам.
– Ты сегодня мрачен, Баринтус.
Он посмотрел на меня своими глазами, и невидимое веко
порхнуло над ними. Нервничает. Он нервничает. Боится за меня? Он был доволен,
когда узнал о кольце, и недоволен, когда услышал про заклинание в машине. Но не
слишком недоволен. Не слишком огорчен, будто это обычное дело. В каком-то смысле
так оно и есть.
– В чем дело, Баринтус? Чего ты мне не сказал?
– Мередит, доверяй мне.
Я взяла его свободную руку, переплела с ним пальцы. Моя рука
терялась в его ладони.
– Я доверяю, Баринтус.
Он осторожно держал мою руку, будто боялся сломать.
– Мередит, малютка Мередит! – Лицо его смягчилось,
когда он заговорил. – Ты всегда была смесью прямоты, жеманства и нежности.
– Я уже не так нежна, как была, Баринтус.
Он кивнул:
– К сожалению. Мир к нежным суров.
Он поднес мою руку к губам и слегка поцеловал пальцы. Когда
его губы задели кольцо, нас обоих окатила покалывающая волна.
Он снова стал мрачен, лицо его замкнулось, когда он отпустил
мою руку.
– В чем дело, Баринтус? Ну? – спросила я, хватая
его за рукав.
