– Сегодня рядом с тобой все время будет один из нас – это
я могу гарантировать.
– Королева была сегодня очень осторожна, Дойл. Пусть я
не люблю Холода, но до некоторой степени я ему доверяю. Она устроила так, что
все стражники, которых я встречаю, – из тех, кого я люблю или кому
доверяю. Но их всего двадцать семь, и еще двадцать семь стражей короля. Доверяю
я, быть может, полудюжине из них, десятку максимум. Остальные меня пугают или в
прошлом причиняли мне вред. Я не буду здесь разгуливать без оружия.
– Ты знаешь, что я могу его у тебя отобрать, –
сказал он.
– Знаю, – кивнула я.
– Скажи мне, что у тебя есть, Мередит. И пойдем отсюда.
Я назвала ему все, что у меня с собой было. Наполовину я
ожидала, что он будет настаивать на личном обыске, но он не стал. Поверил мне
на слово. И я обрадовалась, что ничего не утаила.
– Вот что пойми, Мередит: я прежде всего страж
королевы, а потом уже твой. Если ты нападешь на нее, я буду действовать.
– Мне разрешено защищаться? – спросила я.
Он на минуту задумался:
– Я... я не хочу, чтобы ты погибла просто потому, что
остановила собственную руку, испугавшись меня. Ты смертна, а наша королева –
нет. Из вас двоих ты более уязвима. – Он облизал губы, покачал
головой. – Будем надеяться, что дело не дойдет до выбора между вами двумя.
Мне не кажется, что она настроена сегодня применить к тебе насилие.
– Что настроена делать моя дорогая тетушка и что
произойдет на самом деле – не всегда одно и то же. Мы оба это знаем.
Он снова покачал головой:
– Да, наверное. – И он предложил мне руку. –
Не двинуться ли нам в путь?
Я взяла его под руку, и он провел меня за угол, где
терпеливо ждал Рис. Он смотрел, как мы идем к нему, и на лице его была
серьезность, которая мне не понравилась. Он о чем-то задумался.
– Рис, будешь так напряженно думать – мозги
заболят, – сказала я.
Он улыбнулся, опустил глаза, но когда он их поднял снова,
они были все еще серьезны.
– Мерри, что ты задумала?
Вопрос был неожиданным, и я не пыталась скрыть удивление.
– Мой единственный план на сегодняшнее торжество –
остаться в живых и невредимых. Другого нет.
Он прищурился:
– Я тебе верю.
Но голос его не был уверенным, будто он на самом деле не
верил мне ни капельки. Потом он улыбнулся:
– Дойл, я первым предложил ей руку. А ты вмешался.
Дойл начал что-то говорить, но я отреагировала первой.
– Я могу взять под руку обоих, Рис.
Улыбка его расплылась до ушей. Он предложил мне руку, и я
приняла ее. Беря его под руку, я заметила, что делаю это правой – той, что с
кольцом. Но на Риса оно не среагировало. Так и осталось красивым кусочком
холодного металла.
Рис увидел кольцо, и глаза у него полезли на лоб:
– Это же...
– Именно так, – спокойно сказал Дойл.
– Но... – начал Рис.
– Что? – спросила я.
– Все по желанию королевы, – сказал Дойл.
– Загадки ранят мое сердце, – произнесла я.
Рис скопировал интонацию Хэмфри Богарта:
– Тогда запасись аспирином, детка, потому что вечер
только начинается.
Я посмотрела на него:
– Ни в каком фильме Богарт этого не говорил.
– Нет, – сказал Рис своим обычным голосом. –
Это моя импровизация.
Я чуть сжала его руку:
– Знаешь, кажется, я по тебе скучала.
– Я знаю, что я скучал. При Дворе никто толком не
знает, что такое черный фильм.
– Я знаю, – отозвался Дойл.
Мы оба посмотрели на него.
– Это значит фильм на черном фоне, да?
Мы с Рисом переглянулись и принялись хохотать. Шли по
коридору под раскаты собственного смеха. Дойл не смеялся с нами. Он повторял
что-то вроде: "Ну, действительно же на темном фоне?"
Поэтому последние несколько ярдов до покоев моей тетки были
почти веселыми.
Глава 27
За открытой двустворчатой дверью каменная облицовка
переменилась. Покои моей тети – моей королевы – были из черного камня.
Блестящий, почти стеклистый камень, который, казалось, разлетится от грубого
прикосновения. Его можно было ударить сталью, и только полетели бы холодные
искры. Он похож на обсидиан, но куда как крепче.
Холод стоял как можно ближе к двери и как можно дальше от
королевы. Стоял навытяжку – сверкающая серебряная статуя в этой черноте, но
что-то в его позе говорило, что не зря он встал возле двери. Может быть, чтобы
быстро убраться.
Кровать стояла у дальней стены, хотя она так плотно была
закрыта простынями, одеялами и даже мехами, что неясно было, кровать это или
просто огромная куча покрывал. В кровати был мужчина – молодой. Волосы цвета
летнего дня, длинные на макушке и коротко остриженные ниже – стрижка
роликобежца. Золотистое тело, загорелое на летнем солнышке или, быть может, под
кварцем. Одна тонкая рука отброшена в сторону, кисть расслаблена. Казалось, что
он спит глубоким сном и что он до ужаса юн. Если ему еще нет восемнадцати, то
по законам любого штата это преступление, потому что моя тетушка – фейри, а
люди не доверяют фейри своих детей.
Королева поднялась из-за него, медленно восходя из гнезда
простыней и разлива черного меха лишь чуть более темного, чем волосы,
обрамляющие ее бледное лицо. Она свернула эти волосы вокруг головы как черную
корону, и только три длинных локона спадали на спину. Лиф ее платья очень был
похож на черный винил "веселой вдовы" плюс две тонкие полосы черной
материи, скорее подчеркивающие белизну плеч, нежели скрывающие их. Широкая
плотная юбка тянулась сзади коротким треном. Выглядела она будто кожаная, но
двигалась как матерчатая. Руки королевы облекали кожаные перчатки до самых
плеч. Губы у нее были красные, глаза идеально подведены черным. А сами глаза
переливались тремя оттенками серого: уголь, грозовое облако и зимнее небо.
Последний был настолько светел, что даже казался белым. На фоне черной косметики
глаза казались невозможными.
Когда-то королева могла одеваться в паутину, тьму, тени –
кусочки того, над чем она властвовала. Но сейчас она держалась модельных
платьев, сшитых ее личным портным. Еще один признак, насколько упала наша
власть. Мой дядя, король Благого Двора, все еще умел одеваться в свет и
иллюзию. Некоторые считали это доказательством, что Благой Двор сильнее
Неблагого. Всякий, кто так думал, тщательно следил, чтобы не произнести этого
при тете Андаис.
Когда она поднялась, стал виден другой мужчина, хотя этот
был сидхе, а не смертный. Эймон, консорт королевы. Волосы у него были черные, и
они густой мягкой волной лежали по сторонам белого лица. Веки опухли от сна...
или от чего-то другого.
