— А ты не получаешь?
— Получаю, — согласился я. — Вернее, та часть, что от Змея, получает. А та, что от Сифа, стыдит и укоряет, зовет то учиться, то работать, а это так скучно и неинтересно…
— Какой ты разносторонний, — съязвила она. — Значит, Змей, оплодотворив Еву своим семенем, сделал хорошее дело?..
— В смысле?
— Разнообразил жизнь, — пояснила она. — Если бы вы, оставшись только чистенькими и светлыми, учились и трудились, то перемерли бы от тоски. А так сходил тайком к чужой жене и месяц счастлив, можно снова трудиться…
— Господь все продумал, — согласился я. — Особенно с этим Змеем…
— Погоди, — сказала она озадаченно, — это же Сатана подговорил Змея!
Я пренебрежительно отмахнулся.
— Ты что, читала «Библию для детей»?.. Мы, продвинутые, знаем, что Бог и Сатана — это одна и та же сущность, ибо Господь наш многопланов, велик и разносторонен. Потому и мы такие, как его создания.
— Но как же…
— Все ангелы, — напомнил я, — всего лишь мысли Господа. А мысли бывают разные… Бывают вообще такие, что даже самому стыдно, а не то что другим сказать, да еще вслух… Ты ж помнишь, что когда Сатана чего-то там восхотел, была большая буча…
— И Господь низверг его с небес, — сказала она. — Знаю-знаю.
— Ничего не знаешь, — уличил я. — Либо и правда читала «Библию для самых маленьких», либо вообще… На самом деле там написано, что ангелы во главе с Михаилом напали на ангелов во главе с Сатаной и как бы низвергли. Господь в этом не участвовал! А чтоб тебе было понятнее, перевожу для женщин: одни идеи и мысли победили других. Вот и все.
Она сказал возмущенно:
— Что ты мелешь? Я сама видела падших ангелов…
Она осеклась, но слово не воробей, я уже услышал, но сделал вид, что ничуть не удивлен, сказал покровительственно:
— И что? У нас мысли… это так, даже меньше сквозняка, а у Господа — они весьма овеществленные. Даже пощупать, наверное, можно. Ты не пробовала?
Она покачала головой.
— Нет.
— Странно, — сказал я, — ты же вся такая щупальная.
— Чего-чего?
— Я тоже не притрагивался, — сказал я со вздохом. — Скорее всего, это всего лишь визуализация без всякой тактильности и поверхностного натяжения. Но в следующий раз надо будет попробовать…
Она сказала нежно:
— Да что тебе ангелы, лучше меня пощупай! Я тоже могу быть ангелом. Хоть светлым, хоть темным, хоть совсем черным, каким захочешь!
— В свободное от работы время, — сказал я строго. — Сперва о Родине, потом — о себе! Если мы, конечно, тоталитаристы, а не насквозь либеральные демократы, что о себе и только о себе, а Отечество пусть другие спасают!
Она засмеялась, голос ее прозвучал томно и нежно:
— Хорошо, я подожду… Но не слишком томи меня мукой сладкой…
Оставил я ее несколько поспешно, струсив, что сумеет навязать мне свои правила, как ей обычно удавалось, а потом, вернувшись в кабинет, некоторое время старательно прокручивал в памяти все сказанное и сделанное на предмет выявления ошибок.
Бобик радостно подбежал и предлагал побегать хотя бы по кабинету, а то что-то я слишком озабоченный, надо развеяться, так все делают, ну же…
— Я тебя люблю, — сказал я наконец, — правда, люблю… Но надо бы еще и поработать, хотя… зачем?
Он в недоумении смотрел, как я приблизился к зеркалу, но я заколебался, прежде чем шагнуть через край рамы. Через них в самом деле можно путешествовать, однако, к сожалению, есть ограничения: заново напитывается мощью долго, дважды в день пройти не удается, не пошмыгаешь взад-вперед, как из комнаты в комнату.
Бобик вертелся вокруг, скакал и напрыгивал, в темных доверчивых глазах такая обида и горестный укор, что я потрепал его по башке и почесал за ушами.
— Да возьму-возьму. Только не брыкайся, кабан! Не брыкайся, говорю тебе…
Он извернулся и лизнул пальцы, я обхватил его туловище и сунулся с ним через тесную раму. Нужно только вот так вместе, уже пробовал по-всякому, в том числе сперва самому, а потом позвать, но, увы, пока не получается, хотя что-то мне подсказывает, должны быть и какие-то обходные пути.
Продавился с некоторым усилием через невидимую, но очень даже ощутимую мембрану, и сразу влажный и даже сырой воздух напомнил, что здесь весна, вон мокрые потеки… ну не потеки, а пока только блестящие капли конденсата на стенах, а холодно так, что сразу зябко передернулся, но разжал руки на горячем теле Бобика и велел строго:
— Никого не пугать! Мы отсюда как бы и не выходили. Где кухня, помнишь.
Он посмотрел на меня с укором, почему это у него такая репутация, ничего подобного, от меня не отойдет ни на шаг… пока не выйдем из спальни.
Я открыл дверь в спальные покои, пусто, быстро пересек их решительным державным шагом, выглянул в коридор. Вдали у лестницы двое стражей смотрят через перила, один указывает другому вниз пальцем, оба тихонько ржут.
— Не спать! — сказал я грозно. — Сэра Вайтхолда ко мне!.. Живо!
Они вздрогнули, вытянулись, один стремглав бросился по лестнице вниз, грохоча сапогами.
Я прошел в кабинет, здесь меня не было почти месяц, но все на месте, ни одна бумажка не сдвинута, я нарочито оставляю некоторые метки, никто не в состоянии все запомнить, как лежало раньше, и если что-то сдвинуто, узнаю сразу же.
Сэр Вайтхолд появился быстрый, живой, рот до ушей, но сразу же принял серьезный вид, поклонился с достоинством.
— Сэр Вайтхолд, — произнес я.
— Ваше высочество…
— Сэр Вайтхолд, — сказал я сварливо, — что-то в мое отсутствие до сих пор никаких безобразий не замечено… Но почему я уверен, что как только удалюсь из кабинета… надолго, вы тут же начинаете на столе плясать голыми и выкрикивать неподобающие лозунги типа «Долой самодержавие» и «Вся власть феодалам»?
Он сказал с некоторым колебанием:
— Да мысли эти так и лезут, но кто знает…
— Что?
— А вдруг вернетесь, — произнес он с горестным вздохом, — как всегда нежданно-негаданно? Терять головы не хочется даже за такое смачное и невинное удовольствие.
— Ничего себе невинное, — прорычал я, — знали бы, к чему привели такие потехи в других королевствах! Так что машина репрессий необходима!.. Признавайтесь как на духу, что за это время успели построить, а что сломали?.. Про баб можно пропустить.
Он развел руками.
— Тогда и рассказывать нечего… А так хотелось! Это же так интересно? Что, правда, про них пропустить?.. Обожрались вы, ваше высочество…
— Ну вот, — сказал я с досадой, — как не аскетствуй, все равно подозревают худшее.
