Я смутно и тревожно чувствовал дикость, пришедшую на смену высокой цивилизации, следы величайших битв, сотрясавших землю, величие древних народов, почему-то павших.
Снова дремучий лес, Бобик все еще несется впереди и почти не оглядывается, уверенный, что и мы следуем этим путем, проскакивая через застывший мир, а под нами мелькают то зеленые пятна зелени, то бездны провалившихся гробниц, широкие провалы, успеваю уловить тухлый запах болот, тут же снова мелькают рядом заросшие кустарником скалы, а вдали проплывают горы.
Зайчик как-то уловил, когда мы достигли указанного места, со стремительного бега, больше похожего на полет низко летящего стража, перешел на шаг так резко, что я съехал ему на шею и, чтобы не перелететь через голову, ухватился за гриву.
Он насмешливо фыркнул и пошел совсем лениво, даже Бобик посмотрел на него с недоумением.
— И что? — спросил я.
В полумиле виднеются добротные дома, вокруг сады и огороды, а здесь небольшая низинка, река течет неспешно, достаточно широкая, но, судя по торчащим камням, неглубокая.
Я повернул Зайчика в сторону села, но и река дальше повернула, мы вскоре сблизились, берег с этой стороны песчаный, вода чистая, прозрачная, впереди на большом блестящем камне, что высовывается из реки на ладонь, женщина в длинном сером старом платье забрасывает сеть, а на берегу стоит деревянное ведерко. Проезжая мимо, я заглянул, хмыкнул, всего три мелкие рыбешки, жалкий улов…
Женщина повернулась и посмотрела на меня через плечо удивленно и чуточку дико. У меня сердце сбилось с ритма, а дыхание остановилось. Моментально и резко я понял: алхимики не ошиблись. Это она, моя половина, лучшая часть моей души и сердца. Я смогу любить ее всю жизнь, и она сможет любить меня верно, преданно и чисто.
— Вы ловите рыбу, — проговорил я, чувствуя, как горло пересыхает, а голос становится хриплым и прерывистым, — но я уже попался…
Она было отвернулась, но теперь взглянула снова, с легкой иронией.
— А вы какая рыба?
— Не знаю, — ответил я честно. — Выгляжу вроде бы хищной и сам стараюсь такой быть. Все-таки хищной быть легче в нашем хищном мире… Позвольте помогу тащить сеть?
Она покачала головой.
— Нет, спасибо.
— Почему? Опасаетесь?
— Нет, — ответила она. — Почему-то… не опасаюсь. Что-то в вас есть… но все-таки спасибо, в мою сеть чаще попадаются лягушки, так что тащить такую легко.
Лицо у нее смертельно усталое, но от этого еще милее, я чувствовал, как задыхаюсь от нежности и острой жажды защитить ее от всего негостеприимного на свете.
На пальце правой руки тонкое колечко, сердце болезненно заныло, но пересилил себя и спросил почти спокойно:
— А почему муж не ловит? Это мужское дело…
На ее лицо набежала тень.
— Он погиб месяц назад.
— Несчастный случай?
Она тяжело вздохнула.
— Нет.
— Война?
— Откуда здесь война? — ответила она печально. — У нас всегда были мирные земли. Но год назад вон там за лесом появился один… называет себя бароном. Собрал шайку разбойников, вместе с ними восстановил разрушенный дом, зовут его замком. Начал нападать на деревни, заставляя платить ему дань. Две деревни уже согласились…
— А отпор дать не могли? — спросил я. — В деревне мужчин побольше, чем в шайке разбойников!
Она сказала печально:
— Да, но там шайка, а в деревне каждый думает о своей семье. Решили, что дань невелика, зато он их не будет трогать. Он в самом деле их больше не беспокоил…
— А нападал на других, — сказал я понимающе. — И все усиливается. Как все знакомо…
— Мы дали отпор, — сказала она. — Пятнадцать наших мужчин погибло, но разбойники отступили, потеряв своих. Сколько у них было убито, не знаю, они их унесли.
— Тогда и муж погиб?
— Да, — шепнула она печально. — Он был вождем нашего народа.
Бобик благовоспитанно сидит в сторонке, даже не скалится, уже знает, как пугаются его клыков, а ее чувствует, что это существо я пугать очень бы не хотел.
На этот раз в сеть попались еще две рыбешки, женщина повеселела, высвободила их запутавшиеся жабры из ячеек.
— В вашей деревне найдется место, — спросил я, — где заночевать?
Она кивнула.
— Да, конечно. У нас не деревня, а село. Большое и пока еще сильное.
— Меня зовут Ричард, — сказал я.
— Меня Ассита, — ответила она.
Домов в селе не больше трех десятков, в каждом селе минимум один мужчин, а в большинстве по двое-четверо, так что могли бы, да, но, понятно, почему не.
Из-за плетней на меня посматривают с опаской, как на всякого незнакомца, к тому же с такими размерами, как у меня, долго в землепашцах не остаются, сразу видно, едет человек войны.
— Вот мой дом, — сказала она.
Дверь распахнулась, по ступенькам крыльца сбежали и бросились нам навстречу двое девчушек лет пяти, в ветхих платьях, перешитых из лоскутьев, замурзанные, но хорошенькие и с живыми лицами.
Одна бросилась к матери, вторая с радостным воплем «Собачка!» бесстрашно повисла на шее у весьма изумленного Бобика.
Я в удивлении посмотрел на детишек.
— Это что… обе твои?
Она счастливо засмеялась.
— Обе? Конечно! А в доме остался еще и третий.
Я охнул.
— Когда же тебя выдали замуж? Ты сама ребенок!
— Как и всех в нашем племени, — ответила она. — С четырнадцатой весны нам уже подбирают женихов. Мне повезло, я с детства была влюблена в Тимуза, он как раз и выбрал меня. В пятнадцать лет я уже родила Берду, а затем еще двоих…
— Значит, — сказал я, — тебе всего восемнадцать, а ты уже мать троих… Ничего себе!..
На ее лицо внезапно набежала грусть.
— Дети очень любили отца. И он их обожал безумно! Ничто бы не могло их разлучить, если бы он остался жив.
Я сказал тяжело:
— Господь дал нам нелегкую жизнь, но это потому, что любит нас и проверяет нас. У нас бывают потери и бывают находки. Горечь и радость… Спасибо!
Она уже шла к крыльцу, оглянулась через плечо, снова этот удивленно-дикий взгляд.
— За что?
— За общение, — ответил я. — Мы еще увидимся!
Она рассеянно улыбнулась в дверном проеме, в следующее мгновение исчезла во тьме помещения вместе с уцепившейся за платье дочкой. Вторая отпустила Бобика и, страшась остаться без мамы, ринулась вдогонку, упала на ступеньках, захныкала, но тут же подхватилась и быстро-быстро вкатилась за ними следом.
