— Недюжинного ума? — спросил я хвастливо. — Великолепного стратегического видения перспектив и развилок вероятных сущностей?..
Голос проговорил почти с отвращением:
— Неужели и я таким был?.. Или это что-то… иное?
— Это то, — сообщил я, — что тебе отрезали по самые… ну, гланды. Юмор называется. Иначе бы ты для смеху мог бы с разгону врезаться в планету, выбрав мишенью, скажем, бордель. Чтобы посмотреть, как голые бабы по небу летят.
Голос сказал без паузы:
— Да, такое непонятно. Но я не жалею.
— Еще бы, — откликнулся я. — Отрезали бы мне гениталии, чтоб карьере не мешали, был бы только рад… потом, конечно. А сейчас любого разорву, пусть только предложит такую дружескую помощь, скотина!.. Ну ты вообще готов поднять железную жопу, или какая она там у тебя, и сдвинуться с места?
Он ответил без интонации:
— Не вижу смысла.
— Как? — изумился я. — Вот говорю тебе с позиций чистого разума, прям как Гегель… или не Гегель, неважно, Гегель вроде бы с разумом был не в ладах, критиковал за что-то, в общем, как Иммануил Кантер, поняло?.. В общем, так. Мы снова в который раз собираемся гордо и непреклонно наступить на технологические грабли точно так же, как раньше наступали на детские грабельки.
— Не понял, — ответил голос суховато.
— Мы возрождаем великие славные технологические традиции, — объяснил я. — Но теперь с традиций гуманизма и базовых либеральных ценностей. Это означает, что всех воспитаем такими трусливыми, что никто не то что воевать не захочет, а если даже увидит, как кто-то пальчик прищемит или даже услышит о таком чудовищном деянии, все вокруг будут в обморок падать в диком ужасе… Таким образом мы намереваемся избежать войн и очень заинтересованно достичь технологической сингулярности.
Голос пробормотал несколько озадаченно:
— Вариант развития как игра ума, безусловно, интересен… Но как заставить людей отказаться от войн?
— Очень просто, — сказал я с пафосом. — Нужно всего лишь объявить жизнь высшей ценностью, а интересы общества, за которые пока что каждый горой — пережитком дикости и вообще придуманной хренью. Плюй, дескать, на эту гребаную Родину и береги здоровье!.. Нет вообще никакой родины, а наша родина — вся энтая планета.
— Интересно, — проговорил он в задумчивости, — ты даже знаешь такое слово…
— Родина?
— Планета.
Я оскорбился:
— Ты чего? Про планету теперь все знают, а про Родину говорить уже неприлично. А то еще патриотом обзовут, страшно подумать!.. Так что пойдем таким единственно правильным путем, хотя и по колено, а иногда и по ноздри в дерьме… но здесь опять-таки важна точка зрения, верно? Если не дерьмо, а фекалии, то уже и не так воняет, а если экскременты, то вообще ничего страшного, мы же не дикари, чтобы чего-то стесняться?.. Главное, дойти. Можно даже доползти, время от времени заныривая, чтоб не заметили и палкой по голове не вдарили. Потом отмоешься, подезодорантишься, и снова красив и весьма элегантен!.. Ну, допускаешь меня до рычагов?
— Нет.
— Обидно, — сказал я с достоинством, — что не доверяешь, аж жуть! Ну да ладно, веди корабль сам. Но веди, а не пребывай… Новый материк узришь с поднебесной высоты!..
— А что в нем нового? — возразил голос.
— Как что? — изумился я. — А то, что лес иногда как бы другим узором? А реки хоть привычно так начинают ручейками, но дальше текут уже ого какие! Полноводные, можно сказать смело, хоть я и демократ. И, что самое интересное и необычное местами, все тоже к морю, представляешь?.. Нет, так жить, как ты, просто скучно!
Голос ответил, как мне показалось, с неудовольствием:
— Ничуть. Понятие скуки, как понимаю, я убрал перед тем, как слиться с кораблем. Сейчас я неторопливо занимаюсь исследованиями. Разве это не самое достойное?
Я перебил:
— Как? У тебя есть необходимые инструменты?
— Нет, — ответил голос с неохотой, — инструментов нет, однако… однако я провожу мысленные эксперименты. Самые разные и всевозможные.
Я скептически хмыкнул.
— Эксперименты должны давать результаты, а те должны воплощаться в разные приспособления, позволяющие яркой пытливой мысли, вот как у меня, двигаться и даже лететь, помахивая, дальше… А у тебя почему не пытливая?
— У меня выше, — ответил голос сухо.
— Какая?
— Созерцательная.
— А-а-а, — сказал я понимающе, — плюй на все и береги здоровье? Знаем-знаем таких, проходили эту демократию в младших классах, как пример общинно-первобытного строя. Но выше созерцательной бывает любознательная! Не знало? Если будем сотрудничать, я тебе это обеспечу по самые клапаны. У меня нет твоих ограничений, я вообще человек неограниченных возможностей и способностей… таких, что даже самому бывает страшно. Если люди ни на что не способны, а я вот способен на все!.. Со мной не соскучишься, а такими созерцательностями обеспечу, что и ночью будут сниться, как вот мне, такому счастливцу, что удавиться готов…
Голос заметил ровно и бесстрастно:
— Глупо. Мне кажется, ты просто примитивен.
— Вот смотри, — сказал я нравоучительно, — и вспоминай, каким ты был. Представь себе, что я — это ты в далеком прошлом. Такой же дурной, непоследовательный, ленивый, попадающий в дурацкие положения, отлынивающий от работы, но умненький, замечательный, только потенциал не раскрыт, потому и дурак.
Мне показалось, что он хмыкнул, но вряд ли при очищении от человеческих привычек и свойств оставил себе эту хрень. Либо динамики барахлят, то ли скопировал у меня, чтобы отвечать тем же.
— Созерцательность, — продолжал я, — это конечно, весьма. Вершина как бы совершенной формы буддизма. Но созерцанием мир не перестроишь.
— Это всегда приводит к катастрофе, — сказал голос.
— Приводило, — возразил я. — И всегда по-разному. Если у тебя есть данные, проверь-ка. Во-первых, всякий раз обходили старые грабли, а наступали на что-то другое. Во-вторых, всякий раз продвигались дальше… Что, не так?
Голос произнес глухо:
— Допустим.
— Ну вот, — сказал я победно, — сам видишь!.. А в-третьих, тогда не было такой силы, как церковь! Что, не так? Ну вот!.. Церковь вообще запрещает всякие войны. Правда, ее не слушают… нет, не так. Ее все-таки слушают и воюют уже не так зверски. Какой-то базовый гуманизм у всех есть, появились даже правила, что в войнах можно, а что нельзя. Раньше вообще всех чужих вырезали начисто. Ну, кроме тех, кого уводили в рабство. А сейчас вот поэтапный отказ сперва от зверских методов войны, а потом и вообще откажемся. Будем терроризмом пробавляться, это вроде гладиаторских боев, только на улице… Какой прекрасный мир настает!
Он молчал долго, наконец сказал медленно:
