Нерационально было бы снабжать замок чем-то убойным – кто-то
из членов экипажа мог оказаться молодым любителем шуток и сунуть туда руку из
чистого озорства, что же, убивать его за это?
Грибок засветился венчиком густо-алых огней, откуда-то
сверху рявкнула басовитая сирена – коротко и пренебрежительно, словно плюнула
смачным матерным словечком. Сварог отступил, кивнул Делии.
Златовласая принцесса, прекрасная даже в мешковатой
серебряной кольчуге, изодранной и испачканной, в сбившемся на сторону шлеме с
маской, торчавшей козырьком над глазами, с косой, уже подсохшей царапиной на
щеке и спутанными грязными локонами, сделала шаг вперед, не выпуская меча. Сварог
осторожно высвободил из ее пальцев черную рифленую рукоять и отбросил клинок,
не глядя. Царапая подушечки пальцев, сорвал застежки и стянул с ее руки
кольчужную перчатку. Делия протянула руку и, сжав губы, накрыла ладонью золотой
контур.
Венчик зеленых огней по кромке грибка. Гриб медленно ушел в
пол. Гасли покрывавшие колонны огоньки и знаки, замедлялось круженье золотых
струй, они словно бы замерзали, прозрачные колонны становились непроницаемо
белыми. Корабль засыпал. Сварог повернулся и зашагал прочь, по-прежнему ничего
волнующего не испытывая. Великие предприятия всегда кончаются буднично, как
осенний дождь.
В зале уже погасли почти все огни и краски. Спускаясь вниз
по лестнице, они видели, что за окнами вместо угрюмых картин неизвестного
чужого мира появились не менее отвратительные, но здешние как-никак джунгли.
Диковинная чащоба умирала на глазах – одни ветки истаивают, как уходящий
призрак, другие рассыпаются струйками дыма, гибнут, пропадают, стекают крупными
каплями мутной слизи, лес растворяется, как злой мираж, как кошмарный сон, и
сквозь него проступают дубы и сосны вдали, синее небо, облака, солнце, два
высоченных камня – пресловутые Ворота. И наваждение сгинуло окончательно, не
оставив следа.
Встав у двери, Сварог пропустил всех наружу. Достал из
мешочка бабки-гусятницы красную ленту, бросил через левое плечо, произнес все
нужные слова, пришедшие бог ведает из какого далека. Потому что в уснувших
машинах дремала память, готовая к употреблению в любой момент, – память о
мире, откуда приходит Зло, и ее никак не стоило отдавать лихим
экспериментаторам из Магистериума, способным походя, из неутолимого научного
любопытства, подпалить мир. И экспертам Гаудина тоже не следовало этот трофей
отдавать. Гаудин безусловно не одобрил бы – ну и черт с ним…
Выскочил под солнце. Все его люди уже что есть духу бежали
прочь, угадав его намерение, сообразив, что он замыслил напоследок какое-то
безобразие, – и за ними, как верные псы, скользили над самой землей четыре
стареньких, продранных и потертых ковра. Сварог не спеша двинулся следом.
Уардах в пятистах остановились. Пламя захватило все три
этажа, вырывалось из распахнутой двери, и вимана казалась стеклянной шкатулкой,
налитой бурлящей, клокочущей алой водой. Вимана была чудом научной мысли, и при
другом раскладе пламя, даже магическое, наверняка погасили бы хитрые устройства
– но они уснули вместе с мозгом корабля, и все, что было внутри, сгорело во
сне. Стены и окна выдержали, конечно.
Лишившись пищи, ярое пламя понемногу затухло, но дым долго
еще валил, выбиваясь тугими клубами сквозь единственный отыскавшийся выход.
– Сообразили, черти? – устало спросил Сварог. –
Утекли?
Мара ухмыльнулась:
– Ну, когда ты остался, стало ясно, что следует ждать
эффектной концовки…
Монахи стояли на коленях посреди жухлой зимней травы, подняв
к небу грязные, исцарапанные лица. В приливе блаженной усталости Сварог сказал
про себя, сам толком не представляя, к кому обращается: «Видишь? Мы это
сделали, и сделали хорошо. На нас все-таки можно полагаться…»
В небе снова возникли три драккара, подлетели на дикой
скорости, мгновенно замерли в воздухе, пренебрегая законами инерции и
тяготения, плавно опустились на землю. Ближе всех к Сварогу оказался тот,
изуродованный. Вблизи он выглядел вовсе уж страшно – весь левый бок в лохмотьях
рваной, вздыбленной серебряной обшивки, покрыт глубокими воронками, разрывами,
вмятинами.
Справа мягко щелкнула дверца. Вылез офицер и, с небрежным
гвардейским изяществом печатая шаг, направился к Сварогу – элегантный,
безукоризненный, как теорема Пифагора, лейтенант Серебряной Бригады в
черно-сиреневом мундире со множеством серебряных шевронов, нашивок и эмблем, с
золотыми лавровыми ветками на лацканах и умопомрачительным кортиком у бедра, в
зеркально блистающих белых сапогах. На лице – рассеянность и скука, высший шик
«охотников за демонами». Словно и не его машина выдержала страшную схватку.
– Граф Гэйр? – Он небрежно-лихо отдал честь, глядя
только на Сварога, не удостоив остальных и мимолетного взгляда. – Маркиз
Оклер, командир крыла. Мои поздравления. Надеюсь, вы не в претензии за то, что
мы немного распугали здешних пташек?
– Ну что вы, – сказал Сварог. – Где это вас
угораздило?
– Пустяки, – гвардейский пижон и бровью не
повел. – Небольшая стычка. Прошу в драккар. Вас с нетерпением ждут.
Сварог улыбнулся, глядя ему в глаза. Оглянулся на свою
притихшую команду и сказал столь же небрежно:
– Благодарю. Я в состоянии добраться сам. Видите ли, у меня
не все дела здесь закончены…
Глава 15
Полуденный огонь
Город походил на пышный праздничный букет, собранный любовно
и тщательно.
С балконов и с подоконников свисали гербовые полотнища с
золотой бахромой – где новенькие, где ветераны, помнившие не одно торжественное
шествие и не один коронный праздник. Сине-черные штандарты и деревянные
позолоченные короны красовались в строжайше утвержденных Департаментом
Церемоний местах (поскольку дело государственное и любая самодеятельность тут
неуместна). Но в память о старинных вольностях гербового города его жителей следовало
побаловать и иллюзией сопричастности к принимаемым в верхах решениям. А потому
не возбранялось вносить свой вклад в декорум. И от окон протянулись чуть ли не
до земли полосы разноцветных тканей, смотря по богатству домохозяев – от
дорогущего узорчатого абердарского далматина в невиданных цветах и сложных
орнаментах до матово-синего бархата с Катайр Крофинд. Кое-кто по простоте
душевной вывесил праздничные скатерти, расшитые и украшенные по кромке
шлифованными полудрагоценными камнями. Пестрели гильдейские знамена, даже за
гулом толпы слышно было, как в близлежащих храмах трезвонят колокола, звенят
гонги и птелосы
[48]
. Время от времени с Итела долетал тяжелый
гром пушек – стоявшие на реке корабли палили бортами, и слева, над крышами,
висели клубы дыма.
Крыши были усеяны людьми, как подсолнух – семечками. По
старому обычаю, во время таких шествий зевакам разрешалось взбираться даже на
памятники, и бронзовый король Арленг, первый Барг, восседал на могучем
бронзовом жеребце в компании доброго десятка студентов Ремиденума – самый
отчаянный вскарабкался его величеству на плечи и устроился удобнейшим образом,
свесив ноги по обе стороны вошедшей в легенды королевской бороды.
