Рыжая лауретта, в отличие от спутника, часто и подолгу
гуляла по палубе, откровенно маясь скукой. Поскольку выяснилось, что мужская
постель ей знакома, а соблазнительна была девчонка, как чертенок, мысли иных
морских волков помоложе приняли игривый оборот. Заметивший это Бугас процедил
сквозь зубы, что два раза он не повторяет, а пассажиры – друзья его друзей, так
что любой, вышедший за рамки хорошего тона, немедленно пожалеет, что родился на
свет. Большинство из одержимых игривыми мыслями вообще оставили всякие
поползновения от греха подальше, но Красавчик Ройбен, разбивший больше женских
сердец, чем князь Клабур – стаканов
[51]
, и не подумал обстенить
паруса
[52]
. Увешавшись всеми своими побрякушками и разодевшись
в лучший «береговой» наряд, он с виолоном наперевес тенью скользил за
синеглазой прелестницей, что ее определенно забавляло.
К полудню второго дня на юте раздался дикий вопль, и
сбежавшиеся вахтенные подняли с палубы Красавчика, правая ключица у него
оказалась сломанной. Бугас моментально провел дознание – но Красавчик клялся
богом Руагату, старушкой мамой и долей в добыче, что из рамок он не выходил, а
всего лишь с надлежащей галантностью и грацией положил руку синеглазке на
талию. И обнаружил себя на палубе.
Девчонка разгуливала как ни в чем не бывало с самым
беспечным и примерным видом. Сопоставив феномены кухаря и Красавчика,
общественное мнение ужаснулось, сделало выводы, и рыжую стали сторониться,
насколько это возможно на палубе не самой большой бригантины. Кухарь появлялся
в каюте пассажиров, превратив лицо в бронзовую маску, лишенную и намеков на
мимику. Бугасу, попытавшемуся было с несвойственной ему неуклюжестью бормотать
какие-то извинения, очаровательное рыжее создание мило улыбнулось:
– Не удручайтесь, капитан, я за такие пустяки, вдобавок без
приказа, еще никого не убила…
Капитан пошел и напился в компании с зеркалом.
Бугас нападал на идущие с Островов «золотые караваны»,
высаживал в Хелльстаде искателей приключений, искал клады, закапывал клады,
проникал на Дике в поисках пещерного жемчуга, первое прозвище оправдал даже
дважды, а второе – трижды
[53]
, с горротским корсарским патентом
топил снольдерские корабли и наоборот, трижды бегал из тюрем, один раз с
каторги и один – с «чертовой мельницы»
[54]
, искал в лабиринтах
Инбер Колбта Крепость Королей, освоил все виды контрабанды, прямо на рейде
Малабы дрался с Джагеддином, два года (когда особенно припекло) обретался на
Сильване, где полгода прослужил флаг-капитаном гиперборейского флота и едва не
был возведен в дворянство, но потом приговорен к плахе за разные прохиндейства,
едва унес ноги и полтора года пробивался более привычным ремеслом, не отягощая
себя мундиром. Семь раз его награждали орденами (и трех потом лишили высочайшими
указами, но Бугас все равно их носил), четырежды вешали «в изображении», а
однажды всерьез собирались набить из него чучело (на той же гостеприимной
Сильване). Словом, у капитана «Невесты ветра» была самая обыкновенная, ничем не
примечательная биография типичного джентльмена удачи. И он, нутром и нюхом
чуявший Необычное, день за днем ждал, когда странный барон наконец признает,
что достаточно присматривался и валял дурака, – и предложит Нечто. Капитан
заранее готов был согласиться, предвидя, что мелкого или глупого дела этот
предлагать не станет.
Но ничего подобного Бугас не дождался. На третий день барон
покончил с бумагами и принялся гулять, потребовав корзину вина и виолон. Гулял
он серьезно и сосредоточенно, без битья посуды и шума истребляя содержимое
корзины, порой брался за виолон, и тогда из каюты неслись приятные, но
совершенно неизвестные песни – иной раз даже на незнакомом языке. Дважды, уже к
вечеру, он даже плакал – коротко и зло, так что это походило на рычанье пса.
Капитану, не единожды с таким сталкивавшемуся (и самому пару раз отводившему
душу именно таким образом), уже было ясно, что этот человек то ли спихнул
благополучно неподъемное дело, то ли заливает серьезное горе – а то и все
сразу, похоже. Капитан пытался как-то связать все это с последними ронерскими
странностями, о которых толковали черт-те что, но простоял в Равене всего два
дня, занятый погрузкой выше крыши, а все новости, какие залетели в уши,
оказались чересчур уж запутанными и сумбурно изложенными. Тетка Чари, похоже,
что-то знала, и вообще страшно интересно было, как это ей удалось просквозить
аж в графини, но очень уж мимолетно они свиделись.
И Бугас, тихо сатанея от всех непонятностей, посиживал в
своей каюте, аккурат по соседству с квартирмейстерской, попивая «Касаточью
кровь» и коряво записывая за бароном очередную незнакомую прежде балладу:
Наш век – арена битв…
Но как посмели
вы, раб Его, вы – человек, не Бог,
жизнь молодую положить у ног
властителя чертовской карусели?
Сильнейшие сломить его хотели,
да не сумели выиграть войну…
Я им не ставлю этого в вину.
Пусть полегли они, мы следом ляжем.
Но кто-то встанет над курганом нашим
и в рог бараний скрутит сатану.
Не отпевайте ж до поры живого –
проснется жнец, когда зерно взойдет…
Он не унизился бы подслушивать специально, однако переборка
была тонкая, а голосище у барона – дай боже. Были моменты, когда капитану все
же нестерпимо хотелось унизиться – но останавливал его, прямо скажем, не гонор,
а скорее уж предчувствие, что ничего он не узнает, ибо барон не из тех, кто во
хмелю развязывает язык. Вот и сейчас он в который уж раз рычал, что не уберег,
но отомстит так, что ужаснется сам черт. Но никаких имен и названий, ничего
конкретного так и не последовало. Зато последовала песня на абсолютно
незнакомом языке, нечто вроде:
Nat zemlej buszujt trawy,
oblaka pluvut kudrivy,
i odno, won to, chto zprawa,
etto ij…
Капитан не понял ни слова, но пригорюнился пуще – от всех
непонятностей, вместе взятых. Впервые он был посередине загадки – и она ему не
подчинялась. До сих пор он терпел поражения, но это совсем другое дело. Не
удалось найти ни Крепости Королей, ни иных кладов – однако это означало лишь,
что их следует искать в другом месте, причем тут поражение, это и не поражение
вовсе…
