Внезапно резкие аккорды виолона перекрыли этот ленивый,
устоявшийся гомон. Сварог оглянулся в ту сторону. На пузатой бочке с
неразборчивыми синими клеймами стоял юноша в поношенном коричневом костюме с
золотым дворянским поясом и бадагаре без пера. Он бил по струнам, и кое-кто из
окружавших бочку пятился, словно от знакомой неприятности, кое-кто проворно
скрылся за лотками, а один, юркий, неприметный, бегом припустил за угол.
День назывался четвергом,
рассвет был алым.
Змея вползала в тихий дом,
змея вползала…
Рассвет будил грядущих вдов
тревожной нотой.
Змея ползла среди холмов,
змея пехоты…
Коварный лев тянулся вновь
к чужой короне,
и, чуя будущую кровь,
храпели кони…
Юный дворянин пел с бледным, отчаянным лицом, и площадь
затихала, только на прилегавших улицах слышался стук колес. Определенно здесь
случилось нечто из ряда вон выходящее, плохо вязавшееся с мирными торговыми
буднями, достаточно взглянуть на лица стоящих поблизости – испуганные,
напряженные, злые. И отнюдь не удивленные.
Свистела первая стрела
холодной былью.
На стебли лилий тень легла,
на стебли лилий.
Друг другу мстя за прошлый гнев,
за все разбои,
готовы лилия и лев,
готовы к бою…
И вдруг пожилой пузатенький оружейник подхватил – столь же
вызывающе, зло:
Войну зовем своей судьбой,
но – вот наука! –
закончить внукам этот бой,
закончить внукам…
И еще несколько голосов вплелись:
Король, куда же вы ушли?
Бароны, где вы?
Ведь тот костер, что вы зажгли,
погасит дева…
Неподалеку от Сварога появился давешний брюхатый стражник –
и с ним еще один, пощуплее. У этого из поместительного кармана торчал аппетитно
пахнущий коричневый хвост копченой рыбины. Сварог слышал, как тощий тихо
спросил:
– Может, посвистеть, кум?
– Убери ты свисток, медальку все равно не
заработаешь, – пропыхтел толстый. – Тут политика. И золотой пояс.
Пусть коронные мозоли набивают. И пошли-ка отсюда, кум, так оно для жизни
спокойнее…
И оба, стараясь не спешить, стали удаляться. Чтобы не
влипнуть неизвестно во что, да еще, как оказалось, политическое, Сварог
подхватил Мару под локоть и показал взглядом на одну из улочек. По брусчатке
лязгнули подкованные копыта – подскакали трое в красно-черном, патрульная
полиция протектора. Прежде чем скрыться в тихом переулочке, Сварог еще успел
увидеть, как на пути у всадников загадочным образом возникла пивная бочка на
высоких колесах, а юношу слушатели сдернули с бочки и, прикрывая спинами, бегом
выпроваживали в сторону проходного двора. Они переглянулись, и Мара молча
пожала плечами. Молодой фонарщик, переждавший события за этим же углом,
пояснил:
– Нездешние, ваша милость? Это, извольте знать, баллада
графа Асверуса
[16]
«Лилия и лев», высочайше запрещенная к
распеванию и печатному распространению. Поскольку сейчас у нас со Снольдером
нежная дружба, Сорокалетней войны, надо полагать, и не было вовсе…
Коснулся шляпы, тряхнул кудрями и зашагал прочь, дерзко
насвистывая на мотив только что прозвучавшей песни.
…Они еще немного попетляли по улицам, и Сварог, пропустив
парочку свободных извозчиков, махнул третьему.
Ремиденум, цитадель знаний и учености, внушал уважение.
Попасть туда можно было только через широкие ворота (пусть и лишившиеся к
нынешнему времени створок). Над воротами красовался древний, выщербленный и
оплывший от старости герб – три совы в дроглоре. Тут же развевался флаг:
фиолетовый с золотой каймой и теми же тремя совами – белыми, опять-таки с золотой
каймой. На низком бочонке сидел стражник в наряде времен Троецарствия
[17]
, пьяный, судя по виду, еще с прошлого года. Завидев Сварога с
Марой, он оживился, вытащил из-за бочонка подержанную алебарду и заорал:
– Стойте, благородные господа! Поклянитесь, что не состоите
в родстве с презренным Тиморусом!
– Клянусь, – сказал Сварог. Подумал и достал серебряный
аурей, каковой стражник принял как ни в чем не бывало. – Любезный, а почему
совы у вас на флаге таких колеров?
Стражник заученно отчеканил:
– Потому что ученые познания, ваша милость, приносят и
процветание, символизируемое цветом золота, но частенько влекут и смерть,
символизируемую белым, и забывать об этом не след.
За воротами начинался целый городок – кривые узенькие
улочки, старинные здания со стрельчатыми крышами, причудливыми флюгерами,
тяжелыми окованными ставнями и водосточными трубами, заканчивавшимися
драконьими мордами из позеленевшей меди. Архаические фонари в виде перевернутых
пирамид помнили, пожалуй, не то что Троецарствие, а еще и Сандоварскую
[18]
битву. Повсюду виднелись бюсты и статуи ученых мужей,
державшие в руках разнообразные атрибуты их учености. Компаниями прогуливались
студенты в коротких фиолетовых плащах и такого же цвета четырехугольных
беретах, напоминавших пухлые подушечки. Кое-кто из них и в самом деле, как
мимоходом удалось расслышать, вел чинные и глубокомысленные ученые беседы, но
большинство решали головоломки, шествовали в кабак, перекликались из окна в
окно и с хохотом пересказывали подробности вчерашних похождений.
Сварог понял, что поиски наугад бесполезны. И отвел в
сторонку первого попавшегося схолара, с рассеянным видом подпиравшего уличный
фонарь.
– Граф Леверлин! – воздел глаза к небу рыжий
юнец. – Ваша милость, вы, конечно же, не похожи на сердитого кредитора из
винной лавки или полицейского насчет вчерашней мочальной бороды, неведомо как
выросшей у памятника королевы Боне, но не есть ли вы разгневанный отец
благонравной девицы вкупе с оною?
– А в глаз тебе дать, фиолетовый? – деловито спросила
Мара. – Меня, случалось, оскорбляли, но чтобы обзывать благонравной
девицей…
– Мои извинения, юная дама… Кто-нибудь говорил вам, что вы
прекрасны, как утренняя заря?
Сварог громко сказал «гм».
